Владимир Владимирович ЯНИЦКИЙ
ЦАРСТВО МОРДАСТОЕ*
Художник А. Плаксин
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Срок один
Характерно, что бандит, убивший двадцать человек, растлитель
малолетних, последний зверюга, отсиживает такой же срок, какой, допустим,
слесарь-сборщик, однажды сказавший, что «студебеккер» — отличная машина.
«Восхваление иностранной техники!» — значит, враг народа, значит,
политический.
_______________
* Гонорар за рассказы автор перечисляет в фонд Мемориала жертвам
сталинизма.
Двадцать пять
Один дух железную дорогу всю спустил налево — двадцать пять лет
получил, другой трансформаторной ленты украл — столько же: хищение
соцсобственности — одинаково. Тогда многие сидели за трансформаторную ленту, она
хорошо шла на подошвы ботинок. За две машины картошки, как и за два присвоенных
миллиона — двадцать пять.
Кто троих убил, ходит посмеивается: а мне десять дали.
Новый срок
Срок у него минимальный — четыре месяца. В шахту идти — «не пойду». Кум рядом смекает: «Ага, антисоветский саботаж — пятьдесят восьмая, пункт четырнадцатый — десять лет».
Обычная история
Заключенный лагеря — участник революции и гражданской войны, два ордена Красного Знамени, обращается к начальнику лагеря: «Понимаешь ты или нет, что я Советскую власть строил?!» Тот все понимает.
Жил-был художник один
На одном заводе еще недавно работал художником человек. Теперь он на пенсии. Немцы с него в концлагере сняли скальп. И он хорошо помнит того немецкого профессора, который возглавлял лабораторию. В плену у немцев он был четыре года. Последующие десять он находился в нашем лагере за то, что находился в немецком. Всего четырнадцать. У него есть парик, наколка и некоторые впечатления для сравнения.
Следующий
Люди выходили из трюма корабля, стоящего на причале, бесконечной
длинной лентой. Голова колонны уже приближалась к сопке, а хвост все никак не
показывался из трюма. Тысячи, много тысяч людей. Казалось, они идут с морского
дна через корабль, который служит воротами.
У трапа стоял начальник конвоя и бил большим деревянным молотком по
спине каждого сходящего с трапа на землю: р-раз! два! Он считал до четырех,
конвоир отмечал четверки на учетной доске. И тут, как ударил очередного и
замахнулся на следующего, этот следующий вдруг так на него посмотрел, таким
жгучим и пронзительным взглядом, что опустилась рука начальника конвоя,
содрогнулся он от страшной, почти физической силы этого взгляда и ничего уже
понять не мог.
А люди шли мимо, шли и шли. Их надо было пересчитать, перед тем как
убить, перед тем как прекратить вообще всякий счет их здоровью, состоянию духа,
жизням, перед тем как набить их трупами рвы, где их никто и никогда больше не
сочтет, — и для удобства в счете, чтоб не сбиться, требовалось ударять по спине:
р-раз! два! три! четыре! — отметка сделана, следующий!
Смена караула
— Врагов народа из-под охраны сдал.
— Врагов народа под охрану принял.
Все — зеки
Охранники на вышках — зеки, все начальство лагерное — зеки, сам начальник лагеря — зек. На три лагеря один оперуполномоченный — не зек, остальные — все зеки. Сами сидят, сами себя и охраняют.
Любимые портреты
Знаменитая четверка — Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин — вытатуирована
во всю грудь. На зоне старый вор спросит: «Ты что, в партию вступил?»
А портреты — дело такое: попал под трибунал, стрелять нельзя. В
приговоре объявляется: свой, но оказался под влиянием враждебных элементов,
следует срок, а не расстрел.
Расскажет все это вору, как портреты его спасли. А вор ему возразит:
«Стреляют-то не в грудь, а в голову, ты бы еще на лбу их вытатуировал».
Стреляют не просто в голову, стреляют в затылок, однако спасли портреты
— факт.
Паек и рацион
Для примера. В шахте килограмм хлеба в день. Забойщику — кило двести.
«Поверхностным» рабочим — 750, на лесоповале — 800 граммов. Вальщикам —
килограмм. В каменоломнях и шпалорезах — 800 граммов. Тюрьма следственная — 450.
Пересыльная тюрьма — 550. Закрытая тюрьма — 600. Изолятор — 300 граммов, на
четвертые сутки горячая пища. Городской лагерь — 650.
Кроме хлеба — турнепс, жмых, соя, рыба низших категорий. Варили с
чешуей, с кишками. Картошка шла нечищеная.
Приварок ограничен. В лагерях от Урала и восточнее в пищу шла китайская
крупа — чумыза и гаолян, нередко китовое мясо. Ничего вдоволь. Мечта была
нажраться хоть муки с кипятком. Как выйду на волю — ведро сожру. Именно ведро,
не меньше, меньше чем о ведре и не думалось даже, неужели на воле ведра не
найдется? Найдется. Вот как выйду, так и сожру первым делом муки, ссыпанной в
кипящую воду, — затирухи.
Запеканка по-стахановски
Стахановский дополнительный паек представлял собой две запеканки из соевой муки длиной приблизительно десять сантиметров, шириной сантиметров пять и высотой три.
Хорошо жить
Лежать на масле, а салом укрываться называлось хорошо жить.
Темные черточки в отдалении
Росомаха способна бежать за людьми довольно долго. На снегу она оставляет небольшие следы, напоминающие следы младенца, если бы он ходил босиком. У нее длинные острые когти, которыми она разрывает мясо. Выпив кровь и выжрав внутренности, она оставляет блюдо. Вид людей вызывает у росомахи волчий аппетит. Их много, они идут далеко от нее, близко к ним она боится подойти. Кто-нибудь из них обязательно упадет, обязательно, вот сейчас. Нет, не упал. Показалось. Покачнулся просто. Острыми звериными глазами росомаха вглядывается в узенькую полоску черных палочек, теряя на снег под лапы обильную слюну. Не может быть, чтобы за целый день, вот сколько она бежит, никто не упал. Это случится обязательно. И тогда она разорвет с урчанием темную несъедобную шкуру и вонзит клыки. И будет наконец сыта.
Две рабочих смены и турнепс
Ты, скажем, не умеешь кирковать землю, вот и не успеваешь. Конвой меняется, а ты остаешься. Это значит, работаешь две смены, возвращаешься в лагерь ночью. В шесть утра подъем. Жрать: мороженая капуста да турнепс. Сможешь ли ты жить?
Рацпредложение Лисы
Однажды режимную бригаду вывели на трассу. В «режимке», кроме
постоянных клиентов, или постоянных бригадников, — пятидесяти человек,
присутствует довод (отказники, воры). Попался усиленный конвой: семь человек,
три собаки.
Работа шла в общем оцеплении, строили дорогу. Встретилась скала, что
делать — непонятно. Некто Лиса, из отказников, взял с собой четыре-пять работяг
и прикатил на объект бочку мазута килограммов на триста. Мороз стоял
приблизительно около сорока. Бочку разлили на камнях и подожгли при помощи
сучьев еловых и коры. Поднялся очень сильный огонь. Скала начала трескаться,
распадаться огромными кусками. Когда огонь прогорел, под воздействием мороза она
еще начала трескаться. Бригаду снимали, уводили на отдых и приводили снова.
Норма выработки на скалу составляла 0,25 м\3, «лисин» метод дал от 800
до 1000 процентов выполнения плана. Дорога была объектом чрезвычайной важности
для строительства. Бригаду со стройки в лагерь сопровождал духовой оркестр. По
прибытии в лагерь ее расформировали. Каждый заслужил право перейти в обычную
бригаду.
Знаменитая теплушка
На небольшие расстояния возили в теплушках, деревянных вагонах. Их не
отапливали: боялись — заключенные подожгут вагон. Сами, мол, надышите.
Иногда удавалось вырезать пол у вагона. На этот случай были
предусмотрены специальные вилы, смонтированные за вагоном. Как в лючок нырнул,
так вилы в бочок и получи.
На станции дверь открывалась, возле нее четыре солдата становились с
автоматами в упор. Бочку с парашей из вагона за ручки вытаскивали. В вагон
втаскивали бочку с баландой. Черпака нет, как делить, как разливать, охрану не
интересовало. Миска-то у каждого, вот мисками и черпали себе.
Начальник не замерзнет
Солдат одет: тулуп, ватные штаны, валенки. Еще рукавицы меховые на тесемках, как у ребенка. Руки на карабине, с карабина снял руки, в рукавицы сунул, согрел и опять на карабин. Офицеры на ногах носили торбаза. Мех оленьих ножек — фамуса. Из фамусы шили сапоги — торбаза. На подошву шла хребтина, вовнутрь вместо носка на голую ногу надевался чиж, а подошва под ступню выделывалась ягелем — мхом. Можно спать на сопке в шестидесятиградусный мороз, выставив ноги из палатки наружу.
Тепло одет
Когда под телагой другая телага, только без рукавов, с рукавами попросту не влезешь туда, считалось, тепло одет.
Шайтан-гора
Руду здесь у подножья добывали касситеритовую. И носили ее в корзинах на гору по тропинке мимо лагеря, расположенного наверху, в так называемую обогатиловку. Можно было провести канатную дорогу, можно было обогатиловку построить у подножья же, но поставлено и организовано было именно так: метров семьсот — восемьсот следовало подниматься с рудой за плечами на гору и еще с полкилометра идти мимо лагеря по плоской вершине, а потом спускаться за новым грузом. Так часов двенадцать, почти ничего не жравши.
Природная могила
Ров под Шайтан-горой вымыло талыми водами: километров пятнадцать по
окружности в длину, метров десять — двенадцать в ширину и семь в глубину —
кто-то когда-то хотя бы на глазок измерял его. Бульдозером такое не вырыть, и
зачем? Тогда как же еще, если не талыми водами или как-нибудь по-другому, но
естественным путем?
Вероятно, на протяжении многих лет старалась природа, люди завалили
трупами лет за десяток.
Директива решимости
Конвой применяет оружие без предупреждения. «Побежишь — собаку пущу. Собака не догонит — пулю пущу. Пуля не догонит — сапоги сниму, сам догоню». Конвой шуток не признает. Шаг вправо, шаг влево — побег и очередь. Резких движений лучше вовсе избегать.
Проявление несимпатии
Не понравилось начальнику лагеря твое лицо — вывел за зону, прямо в харю плюнул пулей из маузера, с которым гражданскую провоевал.
В отпуск домой
Рыжий веснушчатый Романов. «Рукавицы принеси, — сказал ему охранник. — Да вон они. Да забыл я их». Рукавицы в двадцати шагах, но считаются за зоной. На снегу валяются у тлеющих головешек. Романов послушался, охранник автомат вскинул, и фонтанчики крови забили из Романова. Все слышали, все видели, но считается — побег и пресечение побега, а значит — для поощрения отпуск в родную деревню, где и водки и баб вдоволь. Рукавички свои оброненные сам поднял, сходил — не поленился.
Справедливости ради
Генерал Никишев издал приказ: чай, табак, сахар в первую очередь
работягам, а конторе то, что после останется. И узнал, что приказ не
выполняется, контора в первую очередь себе все забирает.
Приехал на машине часов в пять утра на территорию рудника, вышел из
машины: телогрейка, сапоги кирзовые, грязные, специально раздобытые, шапка
домиком. Походил по руднику, посмотрел, сам незаметный, маленький, в бревнах
копошится — никому до него дела нет. Мало ли как попал, мало ли кто такой, ну
мужичок, ну вольнонаемный.
В седьмом часу привезли зеков. Прибыло начальство, открылся магазин. Он
— туда. «Дай», — говорит завмагу и перечислил, что ему надо. Завмаг: «Да пошел
ты знаешь куда». — «Я трудился. Мне положено. Приказ знаешь? Я из шахты,
посмотри, весь какой грязный. Мне в первую очередь». Бузить начал. Завмаг, теряя
терпение, обругал его. Тогда он схватил палку и начал бить ею наотмашь по
витрине, банкам-склянкам. Прибежала милиция, стала собираться толпа. Чем народу
больше при сем, тем лучше: эффекты любил.
Всей толпой идут к капитану. Приходят. «Я тебя посажу. Ты у меня теперь
гнить будешь, — капитан ему. — Документы!» И тут наступает его звездный час.
Достает, протягивает. Капитан меняется в лице, вскакивает: «А! Да я!» Начинается
расправа. Откуда-то прибегает его личная охрана, которая до сих пор только
наблюдала. «Вызвать мне того. Вызвать мне другого. Не выполняете мой приказ,
сволочи!» Привели завмага ни живого ни мертвого. Распорядился: «Пойдешь в
шахту». Увидел в окно самого тощего, самого последнего фитиля, тот шел, за
стеночки держась: «Будет завмагом!» Навел порядок и уехал.
Клятва
Костя, которого придурком считали, залез на крест. Крест огромный,
гнутый, соборный. Собор внутри «малолетки», а «малолетка» сама в бывшем
монастыре. Костя на кресте сидит высоко. Если упадет — убьется, начальству
отвечать. Начальник лагеря ходит вокруг, уговаривает Костю слезть. Костя ему:
«Что дашь?» — «Пончиков хочешь?» — «Много?» — «Сколько тебе надо?» —
«Пятьдесят». — «Хорошо, ты их получишь». — «Поклянись». — «Честное слово». — «Ты
именем Ленина-Сталина поклянись». Клянется начальник — куда тут деваться. Можно
засранца и с лестницы стащить, но пончиками накормить вроде проще. Клятва
страшная дана, не исполнить нельзя. Не исполнишь — мальчишка напишет или просто
товарищам скажет, и попал в НКВД.
Ему, конечно, всыпят хорошо потом и за крест, и за то, что клясться
заставлял, но сначала пончиками накормят.
Как играли
На «малолетке» особенно жестоко — на всё. Часто на хлеб. Можно было хлеб до конца срока проиграть. Проигравший питается — ничем не брезгует, а у выигравшего на кровати полтонны хлеба уж лежит. Вокруг кровати шестерки пасутся, за пайки задания выполняют. Можно проиграть картошку из супа, всю картошку из супа до конца срока.
Дядя Ваня-шакал
Фигура на тюрьме — надзиратель дядя Ваня. Сам здоровенный и лапы здоровенные, что верхние лапы, что нижние. Нижние сорок восьмого размера. И добрый. Придет в камеру после отбоя. А голодно было. Некоторые от голода становились дистрофиками. Пальцем потычет в самых дошедших: «Ты, шакал, и ты, шакал, и ты, шакал. Все пойдете со мной, шакалы». — «Куда, дядь Вань?» — «Работать». — «Да мы не можем». — «Я вас научу». — Приведет в коридор. Поставит перед ними таз перловой каши и скажет: «А теперь работайте».
И другой
«Полуторка» его звали. Тоже здоровый, тоже надзиратель. Серые глаза, совершенно ничего не выражавшие. Квадратная рожа. Этот как робот. Звали «Полуторка», потому что «полтора Ивана».
Архитектурный стиль
К бараку пристраивался барак, к нему с торца еще барак, к нему — еще. Когда ожидалось прибытие этапа и зона не могла разместить всех, происходило рождение нового архитектурного стиля — динозаврического: бараки вытягивались по зоне, напоминая гигантских динозавров.
В метель
Один вольнонаемный подрядился строить бараки. Заключил договор на
строительство четырех. А на Колыме построить барак — дело непростое: леса там
нет, и деньги за это платят немалые.
Вот закончил он свое строительство, приезжает в пургу в управление на
аэросанях: «Поехали смотреть». Поехали. Подъехали к одному, посмотрели,
покружили — нормально, нравится; посмотрели другой, с трудом пересмотрели все:
метель метет. Вернулись в управу, подписали документы, вольный получил свои
денежки и уехал, и его больше никто не видел. А барак-то один стоит. Четыре ведь
смотрели. Смотреть-то смотрели, а стоит один.
Мыши
Зеки разводили полярных мышей. Кормили чем придется и дрессировали их.
Верные друзья
Колымскому зеку собака что мышка. Придавил, разорвал, сожрал. Забежала собака за зону, пусть овчарка, жить ей не больше получаса. Освежуют, только на костре дадут чуть закоптиться и съедят. Боялись собаки этих людей.
Врачи
Были врачи — зеки, которые начальства не боялись. Идет развод. Мороз ниже тридцати. При морозе ниже тридцати начальник не имеет права выгнать зеков на работу без подписи врача. А врач смотрит, потому что в случае чего потянут его. «Ну-ка, сними валенки, что у тебя там. Ага, носков нет, не подпишу». Начальник рычит на него: ты чего это, мол. Тот начальника не слушает, не подписывает.
Откуда ветерок
Начальник всех бы выгнал на работу, но боится, что донесут. Донесет ближайший же его помощник, и не в том смысле, что люди отмораживаются, значит, калечатся, а в том смысле, что они калечатся по воле самого начальника, из вредительства, для срыва выполнения государственного плана по лесу или золоту, а это уже диверсия против советской власти, статья 58.
Еще статья
«Пятьдесят восьмую захотел? Мало тебе твоего букета? — спрашивал зека следователь. — Ты чего себе позволяешь, а?» — «А что я себе позволяю, — оправдывался зек. — Воры попросили, я и рассказал им несколько историй». — «Воры попросили, воры попросили, — ворчал начальник. — Пока ты рассказывал про своего Робинзона Крузо, тридцать человек работу бросили, слушали, — значит, саботировали. И ты — зачинщик».
Симкина свадьба
Надсмотрщица по имени Сима — зверь. Мордовала баб, те ворам
пожаловались. Сама из деревенских. Подруга сманила на все готовое: харчи, форму
и власть. Падла всегда за власть держится. Симке старлей обещал выдвижение, если
она будет стараться. Старалась вовсю.
Плохо еще зная лагерь, пришла как-то вечером к ворам порядок в их юрте
навести. Вошла, только рот открыла и оробела, не зная почему вдруг. По-кошачьи
подкрался Чахотка, долговязый страшноватый детина, с глазами, залезшими вовнутрь
голого черепа, длинный нож тускло блеснул. «Пойдем, милочка, прочистим трубу», —
зловеще пропел его могильный голос.
Симка была просунута в тесную дырку оконца, протиснута, почти вбита по
локти напрочь, так что не могла пошевелить руками, а только беспомощно ерзала и
извивалась. Чьи-то лапы, многочисленные, как лапы осьминога, мягкие и нахальные,
казалось, с присосками, заботливо содрали с нее ватные штаны. Она поняла и
замерла.
Ее рыхлый белый зад засиял луной, словно освещая помещеньице. «Ты крути,
виляй», — хрипло и требовательно сказали ей и для убедительности бухнули кулаком
по выгнутой спине — она подчинилась, чувствуя, как ее поливают откуда-то чем-то
теплым.
Воры толклись, толпились на пятачке пола, возле нее, толком не знавшей
мужчин, налезали, мгновенно соскальзывая — она их не видела. Она видела звезды,
заплывшие слезами, и тщетно пыталась сосчитать их, Симка — зверь,
надсмотрщица.
Отец и сын
Оба попали на зону. Отец с матерью уже не жил тогда. Мать послала
сыну посылку. Сын, сидя на нарах, забрался в нее — в ней и сало и остальное, он
с сала начал, отрезал ломоть, жрет, вкусно почавкивая.
Отец под ним на нарах спал. Встал, сына за ноги облапил: дай, — просит
отцовская коварная, неверная, хотя и жизнь подарившая, морда. Сын пхнул его
ногой в грудь: пшел. Отец сзади подобрался, саданул сына по горлу ножом, сын
давится, кровью захлебывается, с нар съехав, а отец обтер нож об штаны —
медленно провел им в одну сторону, в другую, и сало початое себе отрезает. На
белом ломте розоватая жилка сыновьей крови, сало на губах лоснится. Видавшая
виды охрана — и та таращится удивленно.
Значение термина
Пора пояснить, кто такой вор. Вы думаете тот, кто украл что-нибудь. Неверно. Можно ничего не украсть, а быть вором, а можно всю жизнь воровать, но вором при этом не считаться. Термин «вор» в лагере употребляется скорее в значении старорусского «бандит», «разбойник».
Вражда
Начальство указывает сукам: там воры живут. Суки врываются ночью, истребляют воров. Приезжает спецлагсуд, всех сук к стенке, пулемет: тра-та-та — нет сук, и воры вырезаны. Или ворам говорят: «Суки в том бараке и вон в том». Воры на сук бросаются, перебьют. Спецлагсуд воров к стенке, пулемет: тра-та-та. Ни воров, ни сук, ни вражды.
Кто они
Суки — это бывшие воры, позанявшие в лагере определенные должности.
Воровской же закон говорит: никакой должности не занимать. Конечно, если вор
захочет работать просто так, землю поковырять лопатой или бригаде помочь — никто
ему запретить не может.
На работу воры выходили, но сидели у костра, а бригадир им полешки
подкладывал и чай подавал. Если в бригаде воры, бригада чувствует себя совсем
по-другому. И палка не у бригадира, палка лежит возле них. Бригадир драться ею
не смеет. Мужики жаловаться бегут на своего бригадира не куму, как теперь, а
ворам. А те ласково ему: «Миленький, ты чего? Али повязку надеть хочешь, али
чекистам в помощники затесался?» Один раз предупредили, второй раз говорить уже
не станут — исполнителя пошлют.
И почему
Воровская юрта открыта для всех — пожалуйста. Почему все ворами не становились — вопрос. Их закон строг; если сходка постановила: идти и убивать тебе — значит, иди и убей. Не каждый мог. Правильно, каждому свое. В рабском мире — рабский человек, хочешь быть рабом, нравится если — будь.
Завязал
Выйти можно. Достаточно на собрании объявить: воры, я завязал. Ну что же, завязал и завязал, тем более если человек освобождается. Тогда соберут денег в дорожку, одежду: «На, носи, новую жизнь начинай». Но если опять попал на зону, то уж на общих основаниях, сходка назад не примет.
Восстановление в правах
Если не прирежут за неуплату карточного долга или еще за какую-нибудь провинность, назад примут только за большую заслугу. Могут приказать принести голову такого-то. «А-а, принес, теперь садись с нами чай пить. Теперь ты наш». Наливают ему, усаживают получше.
Дуэль
На одной пересылке вышел сука вперед и говорит собравшимся ворам: «Хочу попробовать воровской крови». В руках два ножа. Первого он зарезал. Зарезал и второго, третьего. Четвертый зарезал его.
Петля на шее
Гитара в руках. Петля на шее. Поет в воровской юрте. Классно поет.
Несколько часов. «Ну все, иди, — говорят ему, наслушавшись. — Сегодня ты не
умрешь. Приходи завтра». Приходит на следующий день. «Сегодня не умрешь», —
опять объявляют ему.
Так певец ходил и пел много дней подряд, пока сам не удавился.
У костра
Бригада воров вышла на работу. Свалили дерево, сложили из него костер
— метра три, расселись сами вокруг него и греются, не работают. Охрана не знает,
что с ними делать. Стрелять — далеко, не видно в кого. Орать — толку не будет. В
оцепление с оружием не войдешь — отнимут оружие, да и самого кончат.
Начальник лагеря подошел все-таки. «Сидим, братцы?» — «Ага, начальник».
— «Неплохо бы и поработать, — сказал и выразительно посмотрел на лопаты. — Землю
покопать». — «А ты вырой себе могилу, мы тебя быстро закопаем». — «Я знаю, что
вы, будь ваша воля, меня бы заживо съели». — «А будь ваша, вы бы нас
расстреляли». — «Тоже верно, расстрелял бы. Но раз нет ни вашей воли, ни моей,
так и будем жить».
Удачный побег
На вид старикашка — лицо старое, а мышцы крепкие, и мужик еще молодой. Подошел к конвоиру, тот у костра грелся, и попросил прикурить. Конвоиру вставать за головешкой лень, в тулуп уткнулся и сидит. «Сам, — говорит, — подойди». Человек шагнул к костру, головню взял и конвоиру в морду. Конвоир опрокинулся, перебултыхнулся на спину и винтовку выронил. Человек винтовку подхватил и направил на остальных троих, которые сидели по углам ямины, потребовал бросить винтовки. Подозвал молодого паренька и сказал ему вытащить затворы. С пареньком и ушли вдвоем, никто больше не пошел. Так их нигде и не видели.
Труп на вахте
А то положат на вахте труп беглеца, забитого в тайге прикладами — ведь специально на себе приволокут. Смотрите и делайте выводы. Бригада мимо на работу идет.
Оркестр
Идет и под оркестр. Если передовая бригада или день передовой, ударный. Вместо синего трупа — трубачи и барабанщики. Дуют и лупят вдохновляющие на подвиг марши.
Ключ в двери
Человеку надо было всего-навсего открыть дверь, закрыть ее за собой, сделать два шага по коридору, открыть вторую дверь — и тут он вне досягаемости охраны, на свободе. Ключ он держал в руке, сидел наготове и ждал той минуты, когда раздадутся шаги конвоя. Вот шаги раздались, он ступил к двери и замешкался, всовывая ключ в замочную скважину. Вместо того чтобы открыть дверь сразу, он открыл ее на пять секунд позже. Конвой проходил мимо, когда он шагнул в коридор. Сирена, тревога, его схватили — он кончился на этом. Неудачный побег, как правило, приканчивает зека. В его ситуации ошибаться нельзя было, нельзя было пять секунд поворачивать ключ в двери. Одну секунду, только одну секунду, и выйти, и в запасе еще четыре секунды, ровно четыре, пока охрана, конвоиры, за углом. Понятно, в носках, на цыпочках, по-кошачьи, еще как-нибудь, но ведь спасение, господи. Все рассчитано, и не им самим, за ним ведь силы стояли, чья-то заинтересованная мысль, чьи-то связи и связишки, возможности, расчет, радение, самолюбие, наконец. Свобода — это ведь не министром становиться, и не отцом, и не женихом, это становиться собой, возвращать себе себя, с чем еще можно сравнить? Как же нельзя ключ-то заранее сунуть в скважину, пристроить, приладить его там, нащупать это соответствие бороздочек, чтобы только повернул в полсекунды и — там. Этот ключ попробуй достань, кто-то жизнью за него заплатил, и ему не просто так, а за бесценные заслуги добыли. Да-а, все полетело теперь прахом, все.
Брошенные лагеря
Там, где золото выработано или произошло что-нибудь таинственное, стоят по трассам деревянные, а то и железобетонные столбы, рядом валяются куски железа, доски, арматурные палки. Здесь нет живых, здесь все мертвы, и все мертво. Кто теперь расскажет? Хлещет дождь по остовам бараков, они здесь памятники, они здесь могильные кресты, они гробы здесь и они — могилы. Раскопай, возьми в руку киркой пробитый череп, скажи ему, что он жив.
