Иллюстрации Н. Г. Раковской
Каждый вечер после ужина, когда его маленькие братья ложились спать,
он зажигал железную лампу и садился думать.
Ему никто не мешал. По полу бегали тараканы, ребятишки бормотали во сне
и плакали. Гуни сползали с них, и пухлые животы дышали туго и тяжко, как у
храпевшего отца.
Маркун нашел в книге листик и прочел, что он записал еще давно и забыл:
разве ты знаешь в мире что-нибудь лучше, чем знаешь себя. И еще: но ты не только
то, что дышит, бьется в этом теле. Ты можешь быть и Федором, и Кондратом, если
захочешь, если сумеешь познать их до конца, то есть полюбить. Ведь и любишь-то
ты себя потому только, что знаешь себя увереннее всего. Уверься же в других и
увидишь многое, увидишь все, ибо мир никогда не вмещался еще в одном
человеке.
Пониже на листике было написано: ночь под 3-е февраля. Мне холодно и
плохо. А вчера я видел во сне свою невесту. Но ни одной девушки я никогда не
знал близко. Кто же та? Может быть, увижу и сегодня. Отчего мне никогда не
хочется спать?
Маркун прочел и вспомнил, что больше он ее во сне не видел. От недавней
болезни у него дрожали ноги и все тело тряпкой висело на костях. Но голова была
ясна и просила работы. В нем всегда горела энергия. Даже когда он корчился в
кошмарах, он помнил о своих машинах, об ожидающих чертежах, где им рождались
души будущих производителей сил. Его мучило, если он находил ошибку, неточность
и не мог сейчас же ее исправить.
Маркун вынул из печурки бумагу с чертежами, снял клопа со щеки мальчика
и опять сел.
На дворе в морозе завизжал свисток паровоза. На большом листе были
начерчены крутые спирали. Толстая, изогнутая шесть раз труба в своем хребте
хранила мощь размаха и вращения. Зубчатые передачи были готовы встретить удары
зубцов о зубцы и сдвинуть всякое тяжелое сопротивление.
В углу бумаги Маркун написал: природа — сила, природа — бесконечна, и
сила, значит, тоже бесконечна. Тогда пусть будет машина, которая превратит
бесконечную силу в бесконечное количество поворотов шкива в единицу времени.
Пусть мощь потеряет пределы и человек освободится от борьбы с материей
труда.
Чтобы вскинуть землю до любой звезды, человечеству довольно одного моего
мотора-станка.
Маркун встал, оперся о печку, и сон тихим ветром налетел на него.
В это время в поле разыгрывалась метель, и паровозы еле пробивали
сугробы и рвали тендерными крюками завязавшие в снегу вагоны.
Через дальнее теплое море шел яркий, веселый паровоз с смеющимися
красавицами. Кроткими глазами они смотрели в большое ночное небо и ждали утра,
когда приедут на берег, в белые города, к родным забытым матерям.
Маркун очнулся.
Архимед, зачем ты позабыл землю, когда искал точку опоры, чтобы под
твоей рукой вздрогнула вселенная?
Эта точка была под твоими ногами — это центр земли. Там нет веса, нет
тяготения — массы кругом одинаковы, нет сопротивления. Качни его — и всю
вселенную нарушишь, все вылетит из гнезд. Земля ведь связана со всем хорошо. Для
этого не нужно быть у земного центра: от него есть ручки — рычаги, они выходят
по всей поверхности.
Ты не сумел, а я сумею, Архимед, ухватиться за них.
Сильнейшая сила, лучший рычаг, точнейшая точка — во мне, человеке. Если
бы ты и повернул землю, Архимед, то сделал бы это не рычаг, а ты.
Я обопрусь собою сам на себя и пересилю, перевешу все, — не одну эту
вселенную.
Лампа, я не нахожу света светлее твоего.
Маркун любил чертежи больше книги. В этой сети тонких кривых линий,
точных величин, граней и окружностей дрожала оживляющая сила машин.
Он раз написал линиями песню водяного напора. Он вычертил с линейкой и
циркулем эту бурю линий и повесил на стену. Когда он спросил у одного друга
объяснения чертежа, тот не понял и отвернулся. А у Маркуна от этого чертежа
волной поднималась музыка в крови.
Если устроить двигатель, — думал Маркун, — вырабатывающий в секунду
определенную величину энергии; если связать с ним непосредственно одним валом
другой двигатель, дающий в ту же секунду энергию в два раза большую против
первого двигателя, и если давать им неограниченное количество естественных сил
(воды, ветра), то тогда общая работа этой пары моторов будет такова: вращение
сначала будет соответственно работающей естественной энергии в первом малом
моторе, потом увеличится в два раза, так как второй мотор одновременно съедает
естественных двигающих сил в два раза больше. Но первый мотор тогда тоже начнет
потреблять силы в два раза больше против первого момента своей работы, иначе
говоря, он заработает с мощностью второго мотора. А второй мотор, как в два раза
сильнейший, опять будет работать энергичней первого в два раза (значит — в
четыре относительно первого момента) и потянет за собою вал на четверное
ускорение против скорости в первый пусковой момент. Потом ускорение будет
равняться 8, 16, 32... Итак, мощность будет возрастать бесконечно; предел ее —
прочность металла, из которого сооружены моторы.
Маркун нагнулся над чертежом. Его турбина имела шесть систем спиралей,
последовательно сцепленных и последовательно возрастающих по мощности.
Следовательно, ускорение будет шестикратным. Вода же будет так расходоваться,
что будто работает одна последняя, шестая спираль; это потому, что другие пять
спиралей будут работать одной и той же водой.
Всякая теория — ложь, если ее не оправдает опыт, — подумал Маркун. — Мир
бесконечен, и энергия его поэтому тоже бесконечна. Моя турбина и оправдала этот
закон.
И огнем прошла неожиданная мысль, что е с л и б ы н а й т и
м е т а л л с бесконечной способностью прочного сопротивления, бесконечной
крепости. Но такой металл есть: он просто одна из видов мировой энергии, вылитая
в форму противодействия. Это вытекает из общего закона бесконечных возможностей
сил и их форм. Но тогда моя машина — пасть, в которой может исчезнуть вся
вселенная в мгновение, принять в ней новый образ, который еще и еще раз я
пропущу через спирали мотора.
Я построю турбину с квадратным, кубическим возрастанием мощности, я
спущу в жерло моей машины южный теплый океан и перекачаю его на полюсы. Пусть
все цветет, во всем дрожит радость бесконечности, упоение своим
всемогуществом.
Били часы. Маркун не считал их.
На подстилке затрясся его маленький брат в пугающем сне. Маркун нагнулся
над ним...
Он опять сидел у лампы и слушал вьюгу за ставнями.
Отчего мы любим и жалеем далеких, умерших, спящих. Отчего живой и
близкий нам — чужой. Все неизвестное и невозвратное — для нас любовь и
жалость.
Совесть сжала его сердце, и страдание изуродовало лицо. Маркун увидел
свою жизнь, бессильную и ничтожную, запутанную в мелочи, ошибки и незаметные
преступления.
Он вспомнил, как этого маленького брата, который теперь бьется от страха
во сне, он недавно столкнул со стола, и с той поры тот молчал, сторонился и
закрывался от нечаянного быстрого взмаха его руки, думал, что будет опять
бить.
Лампа гасла. Метель пошла на сутки.
Маркун вышел во двор. Ветер гудел в туче снега, а иногда вверху метель
прорывалась и видны были одна-две испуганные звезды на сером, будто близком
небе.
Маркун крикнул. Холодный ком ударил его по лицу и потек за рубашку. На
миг вдруг все стихло, и звезда совсем близко улыбнулась ему.
Сколько мы видим и сколько не видим звезд, — подумал Маркун. — Они
с в е т я т с я о т р а ж е н н ы м светом чужих солнц. А если на других
звездах живут сильные разумные с у щ е с т в а: они ведь превращают этот свет в
работу, поглощают его своими машинами, и их миры нам не видны, они темны, и,
может, есть рядом с землею, ближе луны, большая темная планета, а мы ничего про
нее не знаем. Она вбирает в себя всю энергию света и тепла, не дает никаких
отражений, невидима и мертва для нас.
Маркун вернулся домой. Лампа потухла, и фитилек горел далекой красной
искоркой. Он лег на пол и замер до утра.
Прошли месяцы. Маркун раскопал где-то две газовых трубы нужных размеров,
согнул их спиралями и сделал приблизительную модель своей турбины. Но не стал ее
сразу пробовать, а спрятал в сарай и забыл про нее. Теперь для него потянулись
дни томительного счастья ожидания.
Маркун верил в себя. Знал, что нет, не может быть ошибки в спрятанной
машине. Она пойдет. Ее мощь безгранична. Он, Маркун, победил многие силы. Никто
еще ничего не знает. Не знает, что это он дал человеку в его немощные руки новый
молот безумной мощи.
Была весна. Маркун ходил по вечерам в поле и глядел, как горел закат на
небе и в болотах и в лужах. Везде была вода, вода и тишина. И прошлый год, и вот
теперь он весной кого-то любил. Он был незаметен и жил одиноко.
Но в детстве, когда он потерял веру в бога, он стал молиться и служить
каждому человеку, себя поставил в рабы всем и вспомнил теперь, как тогда было
ему хорошо. Сердце горело любовью, он худел и гас от восторга быть ниже и хуже
каждого человека. Он боялся тогда человека, как тайны, как бога и наполнил свою
жизнь стыдливою жертвой и трудом для него.
Раз он полдня сгружал на станции дрова из вагона, а на заработанные
деньги купил красную погремушку ребенку-слепцу, который жил у соседей в сарае,
куда запирала его мать, чтобы он не убежал и не убился, когда она уходила на
работу. Он так привык к сараю, что не плакал там и не умел играть и
смеяться.
Весеннее прохладное небо темнело, будто уходило выше. И на краю поля
поднимался туман.
Маркун стоял под лозиной в тишине и влажной мути, ползущей по полям. И
не мог понять своей скрытой любви ко всему.
Чуть была видна избушка лесного сторожа. К ней подходила девушка и
маячила в синем сумраке красноватой юбкой. Она махала рукой. Должно быть,
кликала кого из лесу, кричала мягкою грудью, ласково и протяжно, и
улыбалась.
Маркун ничего не слыхал и прилег от неожиданной муки и боли на
землю.
Неслышно прошел мимо странник и сразу пропал на дороге.
Эту ночь Маркун не спал. Он лежал у окна и смотрел в небо, на
улыбающиеся звезды, на затаившуюся ждущую ночь.
Завтра он пустит машину. Все в нем сразу стихло, сжалось, и он забылся,
будто упал в колодезь без дна.
Еще горела последняя утренняя звезда и от близкого солнца накалялся
восток, когда Маркун проснулся и сразу вскочил. Он что-то вспомнил, какой-то
огонь, жаркий и мгновенный, прошел через него и потух. А Маркун все забыл. Он
стоял, двигал скулами, прилипался и тянулся мыслью за убегающими тараканами и не
мог ничего вспомнить. Большое и неизвестное ударило его во сне. Он стоял и
ловил, что ушло и не вернется. Но след, прямой и острый, остался в душе и
изменил ее.
Человеку отдано все, а он взял только немного, — вспомнил Маркун свою
старую мысль. И не стал жалеть, что великий восторг оборвался в нем и он не
узнал его.
Маркун вышел на двор. Было тихо, морозно и светло. Если глянуть сейчас в
просторное поле вверх по дороге, то увидишь далеко, и кто-то идет к тебе тихо и
прямо, издалека.
Маркун пристроил в сарае к углу турбину, привинтил чашку, в которую
упиралась пята машины, и воронку и принес от крана с улицы пять ведер воды. Воду
он вылил в бочонок, потом смазал машину, повернул ее оборота два рукой и
засмеялся своей одинокой радости.
Позвать бы, сказать кому? Нет, тогда, после. Его и так считают дураком,
не тем дураком, какого любят и жалеют, а тем, которого ненавидят.
И он вспомнил девушку, что махала у леса рукой и звала. Если бы она
пришла сейчас в сарай. Рассказал бы ей все, она поняла бы его, и он взял бы ее
за ту же руку. И Маркун улыбнулся от счастья и тоски.
Загудел гудок. Маркун вспомнил о труде, о работе до крови, о борьбе и
неутомимости, о гордой человеческой жизни, которой полна ликующая земля, о громе
машин и потоках электричества.
Он зачерпнул ведро воды и вылил его в воронку над турбиной. Он был
спокоен и уверен. Отпустил кран — и машина рванулась и загремела. Вокруг ее
повисло неподвижное кольцо отработанной выбрасываемой воды.
Маркун все подливал воды. Турбина ревела и, казалось, стояла неподвижно
от быстрого вращения. В воронке вода крутилась вихрем от всасывания машиной. И
слышно, как выла и стонала вода по спиралям. Машина наращивала силу. Машина
расходилась и свистела от хода и резала водяным вихрем воздух.
Маркун стоял. В нем была тревога и ожидание. Все замерло в нем, будто он
только родился и ничего не понимал. Он в первый раз не думал, никакая мысль не
вела его.
От ударов машины в стену трясся и подпрыгивал весь сарай. Внизу
задымился подшипник, через секунду из него дрожью било пламя.
Машина увеличивала ход. Мощь ее росла и, не находя сопротивления,
уходила в скорость.
Лопнула нижняя спираль, с визгом оторвался кусок трубы и, вращаясь,
ударил в деревянную стенку сарая, пробил ее и вылетел на двор.
Турбина выскочила из подшипника и зарылась в землю.
Маркун вышел за дверь и остановился. Лозина низко опустила голые
хворостины и шевелила ими по ветру.
Загудел третий гудок. Второго Маркун не слыхал.
«Я оттого не сделал ничего раньше, — подумал Маркун, — что загораживал
собою мир, любил себя. Теперь я узнал, что я — ничто, и весь свет открылся мне,
я увидел весь мир, никто не загораживает мне его, потому что я уничтожил,
растворил себя в нем и тем победил. Только сейчас я начал жить. Только теперь я
стал миром.
Я первый, кто осмелился».
Маркун взглянул на бледное, просыпающееся небо.
Мне оттого так нехорошо, что я много понимаю.
84 Р 1
П 37
Послесловие
Д. А. Зиберова
Иллюстрации
Н. Г. Раковской
4702010200 — 1397
П –––––––––––––––––––– 1397 — 87
080(02) — 87
Текст печатается по изданиям: П л а т о н о в А. П. Избранные произведения. — М.: Мысль, 1985; П л а т о н о в А. П. Одухотворенные люди. — М.: Правда, 1986.
© Издательство «Правда», 1987. Составление. Иллюстрации.
Маркун Потомки Солнца «Лунная бомба» Глиняный дом в уездном саду В прекрасном и яростном мире Железная старуха Броня Рассказ о мертвом старике Седьмой человек Неодушевленный враг Неизвестный цветок Уля Любовь к Родине, или Путешествие воробья |
5 13 25 48 62 77 85 99 110 121 152 136 144 |
Эфирный тракт Город Градов Джан Д. Зиберов. Зарницы нежной души |
159 241 276 414 |
П37 |
Платонов А. В сборник известного советского писателя А. П. Платонова (1899 — 1951) включены его фантастические произведения («Лунная бомба», «Потомки Солнца», «Эфирный тракт»), а также близкие им по духу повести и рассказы, где необычность ситуации помогает ярче показать характеры героев, их неустанное стремление к познанию и преобразованию окружающего мира («Броня», «Джан» и др.). |
4702010100 — 1397 П –––––––––––––––––––– 1397 — 87 080(02) — 87 |
84 Р 1 |
Андрей Платонович ПЛАТОНОВ
ПОТОМКИ СОЛНЦА
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
Редактор
Е. М. Кострова
Оформление художника
Г. А. Раковского
Художественный редактор
И. С. Захаров
Технический редактор
В. С. Пашкова
ИБ 1397