Вся деревня Отцовы Отвершки ушла со своего места назад, в далекие
тихие земли России, потому что на деревню шел враг — немец-фашист.
В Отцовых Отвершках остался на жительство лишь один последний человек,
маленький и сердитый дедушка Тишка. Он никуда не хотел уходить с родного двора,
потому что тут, на деревне, прошла вся его жизнь, тут, на погосте, лежали в
земле его родители, и тут же он сам схоронил когда-то своих умерших детей, и
младенцев и взрослых. И дедушка Тишка, чувствуя скорое окончание жизни, не хотел
отдаляться от родных людей: с кем он жил вместе на свете, с теми он желал и в
могиле рядом лежать.
Старика увещевали односельчане, чтобы он тоже трогался с ними — обождать
в тихой земле, пока врага назад обратно погонят, а потом опять ко двору со всеми
вместе возвратиться.
Но Тишка не захотел их слушать.
— Это какие немцы? Конопатые, что ль? — спрашивал он через плетень у
соседей, собиравшихся в дорогу. — Ну, знаю! Я их видел: алчный, единоличный
народ; все к себе в котомку норовит сунуть что-нибудь — хоть деревянную
пуговицу, хоть горлышко от бутылки, а все — дай сюда!.. Он, фашист, к избе своей
подходит, так за полверсты, гляди, уж обувку с ног долой снимает и босой бежит,
— а чтоб зря материал не снашивать, дескать! Это народ догадливый — он из
паутины канаты вьет, из куриной головы мозгом пользуется, — я-то их знаю: у них
сердце кишками кругом обмотано... Нет, это не тот народ, без которого скучно бы
нам было жить. Нет, это не те люди!..
— Уедем, дедушка Тишка, до времени, — говорил ему сосед. — Неприятель
лютует, оскоблит он тебя до костей...
Но Тишка не побоялся.
— Я тут буду, — сказал он. — Я, может, один окорочу всего немца!
Все жители Отцовых Отвершков ушли и увезли из деревни добро до куриного
пера, а колодцы завалили под одно лицо с землей.
Тишка остался один; он поставил бочку под угол избы, чтобы собирать
дождевую воду с деревянной крыши, сел на крыльцо и сосчитал воробьев, пасущихся
во дворе, — их было семь голов; а прежде было больше, стало быть, и воробьи ушли
с мужиками в большую Россию, воробью без мужика жить невозможно.
Окрест деревни и в дальних полях тихо было сейчас, точно война уже давно
миновала и снова стало смирно на свете. По теплому воздуху летела паутина, в
траве трещали кузнечики и шуршала в своем существовании прочая кроткая тварь, а
на небе остановилось белое, сияющее солнцем облако, и оно медленно иссякало в
тепле, обращаясь без следа в небесную синеву. Лишь где-то в умолкшем поле ехала
последняя крестьянская телега, удаляясь отсюда в сумрак вечера, но и она утихла,
оставив за собою онемевшую землю, где сидел сиротою у своей избы один дедушка
Тишка. Он сидел молча, однако не чувствовал ни одиночества, ни страха.
Вокруг него были сейчас порожние избы и безлюдные хлебные поля, но думы
ушедших крестьян, их сердце и устоявшееся тепло их долгой жизни осталось здесь,
вблизи дедушки Тишки. Он глядел возле себя, и он видел по привычке знакомые лица
людей и беседовал с ними.
— Марья, что мужик-то, пишет тебе чего из-под Челябинска иль уж забыл
тебя?
— Пишет, дедушка Тишка, — говорила Марья. — Намедни купон по почте
получила, сто рублей денег прислал. Живет, пишет, сытно, да у нас-то, думается,
на деревне, все ж таки сытнее будет. Пусть бы уж ко двору скорей ворочался: чего
плотничать ходит на старости лет! Привык без семейства вольничать, вот и носит
его нечистая сила!
— Объявится! — произносил Тишка в ответ женщине. — Не убудет, целым,
кормленым придет...
— Дедушка Тишка! — кликал его из-за соседского плетня невидимый
подросток Петрушка. — А что муравей, это тоже — как человек?
— Тоже, — отвечал Тишка. — Каждый по-своему человек.
— А тогда я, значит, тоже как муравей! — догадывался Петрушка.
— Ты муравей, — соглашался с ним старый Тишка.
Но, ответив мальчику Петрушке, дедушка Тишка услышал, что в пустом овине
повторился его голос и в безмолвном завечеревшем воздухе кто-то еще раз
пробормотал его слова; это было нелюдимое эхо. Все стало пусто, все жители
уехали отсюда, и смертной жалостью к ним заболело сердце Тишки.
Он поднялся с крыльца и пошел на улицу, желая встретить там что-нибудь
живое и знакомое — забытую курицу, кошку или воробья.
На улице никого не было; оставшиеся в деревне птицы и животные не
привыкли жить без человека в такой тишине, и они, должно быть, ослабели и
спрятались от страха или ушли вослед людям.
Но где не могло жить животное, старый человек жил. Он мог жить здесь
одною тоскою об ушедших людях и ожиданием их возвращения, настолько его сердце
было предано жизни.
Ночная тишина продолжалась, а в той стороне, куда шла русская земля,
занялось зарево пожара.
«Это неприятель кругом меня охватывает, — подумал Тишка. — Потерплю
покуда, а потом приму свои меры».
Тишка еще не знал в точности, какие он примет меры против силы врага, но
он верил, что при нужде сразу сообразит, что нужно ему делать, потому что врагу
пора дать окорот, врагу нельзя отдавать землю с хлебом и добром. Иначе нечем
будет жить народу и некуда будет людям возвратиться домой. Чтобы встретить
неприятеля, Тишка вышел на околицу, на ту сторону деревни, откуда прежде всего
мог появиться фашист, и лег там на ночь у дороги.
Ночью, высоко поверх Тишки, шли звезды по небу; дедушка видел их и
думал:
«На покое живут; что у них там? — такое же положение жизни, как у нас,
иль все-таки гораздо лучше; пускай горят подальше от нас, — может быть, хоть
целыми останутся: будь они поближе, в них бы фашисты из пушек стреляли и
потушили бы их, либо туда бы взобрались и затеяли там беду; нет, пусть уж они
светят далеко и отдельно, чтоб их никто не достал!»
Успокоившись, что звезды навеки останутся нетронутыми, старый Тишка
приподнял голову, глянул на пустую деревню, на тихое вечное поле, загоревал и
уснул. Во сне он увидел, что он умер и лежит на столе в чужой большой избе, а
незнакомые люди плачут по нем. От страха и печали Тишка проснулся.
«Это умершие люди меня к себе зовут, — разгадал старый Тишка свое
сновидение. — Теперь многие молодыми помирают, вот они и ревнуют меня, старика,
что я живой, а что мне помирать? — мне помирать пока что расчета нету!»
Было еще далеко до рассвета, но Тишка уже поднялся навстречу неприятелю.
По-прежнему тишина хранила землю, однако уже наступила пора окоротить врага,
покуда он не появился здесь, возле изб, с огнем и смертью.
Тишка взял посошок с земли, оставленный когда-то у дороги неизвестным
прохожим человеком, и пошел вперед, чтобы остановить врага и сразить его.
Дед шел между созревшими хлебами и бормотал в ожесточении:
— Вот оно, добро-то, поспело и стоит! Раньше-то чем был хлеб? И прежде
он был дело святое. А теперь он сам сердцем нашим стал: как его пожжешь, как
погубишь? Врагу-мучителю, то же самое, оставлять его нельзя: в хлебе вся сила,
где ж она еще? Эх, матерь моя, не спросясь ты меня родила!..
Издали, из ночи, чуть тронутой рассветом, навстречу дедушке Тишке шел
молчаливый темный человек.
Тишка оглянулся назад, на деревню; в сумраке раннего утра там стояли
знакомые избы, и росистая влага пеленой неподвижного дыма занялась над ними,
будто все печи в деревне с утра затопили на праздник.
Народ и сейчас был там своею душой и памятью — он был в этих избах и в
хлебных полях вокруг них: в скупой и верной любви жизнь людей навек и неразлучно
срослась здесь с хлебом, с землей и с добром, нажитым в постоянном труде, — и
старый Тишка ничего не мог здесь пожечь или порушить, потому что это было бы то
же самое, что убить народ.
Тишка одумался и пошел дальше вперед. Навстречу ему из предрассветного
сумрака теперь шел не один темный человек, а много людей. Они спешили, и вскоре
сразу все вместе они очутились возле Тишки. Двое из них уставили против Тишки
ружья-автоматы, но дед был сердит на неприятелей еще прежде, чем они его
увидели; он стукнул палкой о землю и крикнул на ближнего врага:
— Окоротись, жулик! Иль не видишь, кто тут такой находится?..
Маленького роста, с большой окладистой бородой, яростный и оскорбленный,
стоял против врагов дедушка Тишка, чувствуя полную свою правомочность.
— Прочь назад отсюда! — воскликнул Тишка. — Ишь, нахальники, чего
затеяли! Что за жизнь такая, скажи, пожалуйста: они народ наш губить пришли! Иль
вы не понимаете ничего, — так я вас враз всему разуму научу!.. Опусти ружье,
тебе говорю, пропащий ты человек!
И Тишка с молодым, затвердевшим от ненависти сердцем замахнулся своей
дорожной палкой на ближнего немца и на всех их, сколько их было, — он их не
считал.
— Отходи назад, беспортошные! Окорачивайся тут, пока цел.
И дедушка бросился в атаку на чужое войско: он знал, что злодей всегда
робок и он действует лишь до тех пор, покуда его не пристрожит народ; Тишка
понимал, что негодный человек слаб на душу и настоящей силы в сердце у него нет.
И поэтому Тишка пошел на врага безопасно, как в кустарник. Сначала он бросился
было на немцев как можно скорее, норовя изувечить каждого палкой по лицу, а
потом отбросил палку и пошел на них спокойно; он решил их взять врукопашную.
— Вы без железок, без танков, без шума и грома, без хулиганства вашего
воевать не можете! — воскликнул маленький дедушка Тишка. — А я и без палки, я
безо всего могу, — я знаю вас, комариная куча! Ишь ты, они пугать нас тут
пришли! Ишь ты, они народ побить захотели!.. А ну-ка, сторонись и кланяйся в
землю!
Тишка зарычал на врага и нанес ближнему немцу удар в горло, так, что у
неприятеля там заклокотало, а у дедушки осушилась рука.
Один немец удивленно и внимательно глядел на чужого русского старика и
слушал его; может быть, думал он, это важный здешний человек, потому что он
говорит сердито, как начальник, и хоть по росту маленький, а по званию, может
быть, большой. Но другой немец, которого ударил Тишка, выстрелил в старика, и
дедушка упал. Как всякий человек, Тишка не допускал, что он может однажды
умереть; он предполагал, что как-нибудь вызволится от смерти, когда придет его
срок. Тем более он не верил, что к нему придет смерть от чужой нечистой
руки.
— Не может быть, поганец! — сказал или подумал сказать Тишка и стал
забываться, приникнув к земле.
На него ступали тяжелые немцы, но он их уже не чувствовал. Он чувствовал
маленькое горячее постороннее тело в своей груди, и оно жгло его, медленно
остывая, и, чтобы остудить скорее смертную пулю, сам дедушка Тишка весь
холодел.
— Совладаю! — решил Тишка, вовсе слабея, и, уже тоскуя от немощи, сонно
и равнодушно подумал о смерти:
«Зря помираю: мне еще не время, — будь бы время!»
Он проснулся вечером, затемно, осторожно, недоверчиво огляделся вокруг:
было все то же самое, что было, — земля была цела, по ней лежала дорога, возле
дороги стояла некошеная рожь и вдали виднелись темные, нежилые избы. Тогда он
подумал о себе; он почувствовал в груди резкое чужое железо, которое мешало ему
дышать, точно железо там поворачивалось от вздоха; при каждом движении он теперь
вспоминал об этом железе, а раньше не помнил, что дышит. Но Тишка,
удостоверившись в жизни, не боялся немецкого железа.
«Врастет, обживется, салом подернется, и я сам про него забуду, что есть
оно, что нет».
Он встал, пошел обратно на свою деревню.
У последнего плетня ходил понемногу туда и сюда немец-часовой. Немец
подпустил дедушку Тишку близко к себе; он думал, должно быть, что по малому
росту это идет ребенок.
Тишка подошел к врагу и угадал в нем по лицу того неприятеля, которого
он ударил в горло. Этот враг, стало быть, и убивал его насмерть.
Немец сначала уставился на Тишку, хотел что-то исполнить, но сразу
занемог, оплошал и привалился к плетню. Дело было ночное, темное, сторона чужая,
и фашист испугался увидеть живым мертвеца, того, кого он сам убил. Тишка понял
слабость неприятеля и тронул его еще вдобавок для проверки рукой.
— Убитых боитесь, а с живыми воевать пришли! — сказал Тишка врагу. — Эка
малоумные какие!
Старик пошел дальше по деревне. Повсюду в темных избах спали немцы и
храпели во сне. «Тоже все одно и они храпят, — подумал Тишка, — могли бы и они
людьми-крестьянами стать, да не стерпели: разбой-то он прибыльней пахоты».
Врагов в деревне теперь было много, больше, чем когда дедушка ходил на
них в атаку. Они собрались, видно, сюда со всей округи на харчи и на отдых.
Только они спали сейчас натощак, потому что народ убрал за собой и утаил всю
пищу и увел живность, и даже колодцы были засыпаны на погребение.
Тишка знал, что утром, как только немцы опознают его, то опять
убьют.
— Эка смерть — вот тебе невидаль! — осерчал дедушка в своем размышлении.
— Не всякая смерть тяжка, не всякая жизнь добра!
Тишка почесал ранку под рубашкой на груди: она теперь уже подживала, и
пуля в теле чувствовалась небольно.
— Тратятся враги зря на меня! — посчитал старик чужой убыток и вышел на
взгорье возле деревенской кузницы.
Там он стал на колени, обратился лицом к дворам и к избам и поклонился
им в землю на прощанье. Все было кончено для него — жизнь окончена и окончена
надежда, хотя он и был здравый и живой.
— Ну, теперь ты без меня один живи, добрый и умный! Я тебе больше не
помощник! — вслух сказал дедушка Тишка, обращаясь к тому человеку, которого он
любил всю жизнь и которого никогда не видел.
Тишка пошел в знакомое место, где лежала большой горой молоченая солома.
Она свозилась туда уже три года, и в свое время дедушка Тишка делал возражение
правлению колхоза, что это, стало быть, непорядок и упущение: солому тоже нужно
было обратить в пользу. Но теперь он увидел, что и непорядок и упущение стали
теперь для него пользой, он подошел к той соломе и остановился для соображения.
Тишка хотел точно знать, откуда тянет воздухом и откуда надо поджигать, чтобы
зажечь от той соломы всю родную деревню.
Тишка нашел укромное место и зажег кремнем и огнивом ветхую солому;
отсюда, он полагал, займется вся деревня: изба была близко, плетень подходил к
самой соломе, и тут же, возле, находился колхозный овин. Все колодцы в деревне
завалены, враги спят, и огонь будет свободно уничтожать добро народа, пока не
дойдет до черной земли.
Старая, сухая деревня занялась по кровлям, по плетням, по всякой жилой
ветоши, и полымя высоко взошло в тишину темного неба, и огонь начал отделяться
от общего пламени и поплыл облаками в сторону неприятеля, освещая сверху всю
бедную, страшную жизнь на земле.
Тишка отошел на время в поле и оттуда глядел, как огонь поедом ест избы
деревни и как враги, не успевшие задохнуться во сне, выбегали наружу и отходили
обратно туда, откуда пришли.
От горя и утомления Тишка лег возле ржи и уснул, а деревня сгорела огнем
и дотлевала сама по себе.
Пробудившись среди дня, Тишка увидел на месте деревни мертвую черную
землю. И Тишка почувствовал, что вместе с деревней у него в душе тоже умерла и
умолкла прежняя сила, с которой он привык жить. Теперь он ослабел, и что-то
отжило навсегда и словно поникло в его сердце.
Тишка пошел на место деревни, нашел там, где была улица, немецкую
саперную лопату и начал рыть себе под жилье землянку; он стал работать в той же
земле, на которой стояла вчера живой его изба. Земля еще не остыла и была теплой
от огня.
Отрыв немного грунта, Тишка нашел сначала пятак денег, а потом оловянные
серьги, которые носила когда-то в молодости его покойная жена, и дедушка
заплакал в своем воспоминании о ней.
В это время к нему исподволь, потихоньку подошел человек. Тишка
оглянулся и опознал немца, и хотя у неприятеля было закопченное, похудевшее,
чуждое лицо, но это был опять тот же самый враг, который уже убивал однажды его,
Тишку-старика.
— Чего ты все ходишь тут, нечистая сила? — зашумел дедушка на немца.
Немец посмотрел на Тишку белыми, испуганными глазами и отошел прочь.
«Ошалел конопатый, — подумал Тишка. — Озорства в них и алчности много, а
силы настоящей нету, нет-нету! Да откуда ж взяться у них настоящей силе-то?
Неоткуда: ни одна живая душа не прильнет к ихнему делу, их дело для сердца
непитательное!..»
К вечеру, к закату солнца, Тишка отрыл себе землянку и начал для уюта и
удобства жизни стлать в ней траву, и опять в душе Тишки ожила умолкшая было
сила, и слабость его сердца прошла, потому что он уже построил себе жилище и
потому что не вечно будет горе разорения, а народ возвратится и нарождается
вновь.
— Сказал — окорочу здесь неприятеля-врага, и окоротил! — произнес сам
для себя дедушка Тишка. — Где он, враг, теперь? Его нету, а я тут!..
И с тех пор дедушка Тишка стал жить в своей землянке, но только сильно
скучал и горевал по народу. Однако он знал, что раз земля осталась за народом,
раз он уберег ее от врага, то в свое время все обратно возьмется от земли — и
хлеб, и избы, и любое добро, — и от нее же вновь оживет и повеселеет печальная,
обиженная крестьянская душа. И народ пришел к дедушке Тишке вскорости, скорее,
чем он ожидал его.
Еще не доспал Тишка третьей ночи в своей землянке, как на утренней заре
к нему явились двое крестьян из дальней деревни и сказали, что они партизанские
бойцы, а про Тишку они слышали от одного пленного немца, помешавшегося умом, что
этот район неприятель называет «зоной мертвого старика», тут будто бы воюет
против всех немцев один мертвый старик — и вот народные бойцы пришли сюда, чтобы
узнать всю правду и поговорить по душам с мертвым стариком, если он живой.
Тишка долго и молча слушал двух крестьян, тоже пожилых людей, а потом
объявил им:
— Что ж, идите все, сколь вас есть, сюда ко мне и вступайте под мою
команду! Раз я старик мертвый — меня уж убить нельзя и одолеть то же самое! Вам
со мной быть полезно, а мне — все одно...
«Это не мертвый старик, а хитрый боевой мужик, — подумали партизаны, —
только ростом он слаб, ну, ничего, он зато сердцем сердитый». И они сказали ему,
что он годится им в командиры, им нужен такой серьезный, сердитый, небоязливый
человек, — и пускай их сейчас пока трое будет, после весь народ придет к ним,
потому что больше ему идти некуда, как только домой, на свое родное место, где
земля его вскормила, где лежат в могилах его родители.
Дедушка Тишка вздохнул, что мало еще у него войска, и вышел из землянки
наружу. Он посмотрел на большое поле в сторону врага; там сейчас пылила дорога
вдали, видно, снова шли немцы оттуда.
— А вы помирать не боитесь? — спросил Тишка у своих бойцов, которые
теперь переобувались в землянке.
— Нет, дедушка! Каждый день бояться — соскучишься, — сказал один боец, а
другой вздохнул.
— Зря не боитесь! Это вы зря сказали! — произнес Тишка и тут же приказал
им возвышенным голосом: — Смерти остерегайся и нипочем не помирай! Солдат не
должен помирать, он должен победить, чтобы жить после войны, а то для кого же
тогда жизнь? Войско тем и живо, что в смерть не верит, смерть — она полагается
только неприятелю, а нам — нету смерти! Объявляю боевую тревогу, вылазь ко мне,
окоротим врага!
84 Р 1
П 37
Послесловие
Д. А. Зиберова
Иллюстрации
Н. Г. Раковской
4702010200 — 1397
П –––––––––––––––––––– 1397 — 87
080(02) — 87
Текст печатается по изданиям: П л а т о н о в А. П. Избранные произведения. — М.: Мысль, 1985; П л а т о н о в А. П. Одухотворенные люди. — М.: Правда, 1986.
© Издательство «Правда», 1987. Составление. Иллюстрации.
Маркун Потомки Солнца «Лунная бомба» Глиняный дом в уездном саду В прекрасном и яростном мире Железная старуха Броня Рассказ о мертвом старике Седьмой человек Неодушевленный враг Неизвестный цветок Уля Любовь к Родине, или Путешествие воробья |
5 13 25 48 62 77 85 99 110 121 152 136 144 |
Эфирный тракт Город Градов Джан Д. Зиберов. Зарницы нежной души |
159 241 276 414 |
П37 |
Платонов А. В сборник известного советского писателя А. П. Платонова (1899 — 1951) включены его фантастические произведения («Лунная бомба», «Потомки Солнца», «Эфирный тракт»), а также близкие им по духу повести и рассказы, где необычность ситуации помогает ярче показать характеры героев, их неустанное стремление к познанию и преобразованию окружающего мира («Броня», «Джан» и др.). |
4702010100 — 1397 П –––––––––––––––––––– 1397 — 87 080(02) — 87 |
84 Р 1 |
Андрей Платонович ПЛАТОНОВ
ПОТОМКИ СОЛНЦА
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
Редактор
Е. М. Кострова
Оформление художника
Г. А. Раковского
Художественный редактор
И. С. Захаров
Технический редактор
В. С. Пашкова
ИБ 1397