В предыдущей главе господствовал новаторский дух, но практически не раздражающий. Были показаны пути парафраза предложений с целью достижения ясности структуры и экономии конструкций при очень незначительных затратах или вовсе без таковых, если не считать краткости и знакомства выражения. Выбирались такие парафразы, чтобы отвечать большинству или всем вероятным целям, для выполнения которых могли бы употребляться оригиналы, исключая случаи, когда краткость или знакомство составляют одну из этих целей. Не многие или вовсе никакие обороты речи не были запрещены, если такой запрет не позволял получить приемлемого парафраза. Ближе всего мы подошли к такому запрету, вероятно, запретив квантификацию непрозрачных конструкций, но даже в этом случае не было никакой явной потери, которая бы воспринималась как таковая с любой достаточно правдоподобной точки зрения; полезные случаи явной квантификации непрозрачных контекстов в общем сохранялись благодаря парафразу. Абстрактные объекты не запрещались в пользу номинализма; интенсиональные объекты не запрещались в пользу экстенсионализма; и никакие указательные слова не запрещались в пользу абсолютизма. В этой главе подобные темы выйдут на передний план.
Предложение не есть событие произнесения, но — универсалия: повторяемый звуковой образец или неоднократно приближаемая норма. Истина в целом не может рассматриваться как признак, даже как приходящий признак предложения для человека. «Эта дверь открыта» истинно для человека, когда дверь расположена так, что он воспринял бы ее как естественную мгновенную референцию выражения «эта дверь» (‘the door’), и она (знает он об этом или нет) открыта. Индивидуальное событие произнесения можно по-прежнему описать как абсолютно истинное, поскольку время и человек характерны для него; но разговор о предложениях как истинных для людей в моменты времени — шире, так как он включает в себя случаи, когда предложение не произнесено соответствующим человеком в соответствующий момент времени.
Относительность моментов времени и индивидов может быть неудобной с точки зрения дополнительных уточнений, в которые она продолжает нас вовлекать. Без сомнения, есть одна причина, почему философы любили полагать дополнительные абстрактные сущности — пропозиции — в качестве суррогатных носителей истинности. Сделав так, они говорят о предложении как о выражающем сейчас одну пропозицию, а в следующий момент — другую, для этого человека и для того, допуская при этом, чтобы сами эти пропозиции оставались непоколебимо истинными или ложными, безотносительно к индивидам.
Этот постулат — не целиком философская затея. Обыденный язык имеет свои простые предложения, начинающиеся с «что», и такие простые предложения (с «что» в качестве конъюнкции, а не в качестве относительного или демонстративного местоимения) функционируют грамматически как единичные термины (исключая случаи, когда им предшествует слово «такой» (‘such’)), и, таким образом, очевидно, нацелены на обозначение чего-либо. Их предполагаемые объекты — это то, что философы допускают и называют, с некоторыми уточнениями, пропозициями. Из-за своего места в обыденном языке простые предложения, начинающиеся с «что», соответствуют полукритическому настрою предыдущей главы: разместить в канонической символике то, что мы назвали пропозициональной абстракцией, и временно допустить объекты, названные пропозициями, в качестве единичных терминов, образованных, таким образом, с целью обозначения. Поскольку главное употребление простых предложений, начинающихся с «что», — это их употребление в качестве грамматических объектов так называемых глаголов пропозициональной установки, мы обнаруживаем, что считаем пропозиции, в частности, предметами, которые люди полагают, утверждают, хотят и т.д. Термин Рассела «пропозициональная установка» является напоминанием о том, что мы — не первые, кто это делает.
То, что мы отказались в § 5.6 от символики пропозициональной абстракции,
наряду с единичными терминами, не являющимися переменными, вообще, к
делу не относится. Ни одно устранение единичных терминов в § 5.5 и 5.6
не устраняло объекты. В соответствии с самим характером метода
устранения пропозиции остались жить во вселенной как то, на что
намекают «все» и «нечто» «(x)» и «(x)»; коротко говоря, как значения
переменных1.
Объект x, о котором идет речь в «xOp», замещающем «x = [p]», — это по
прежнему пропозиция [p], пусть даже она никогда больше не будет названа.
В любом случае у меня нет намерения становиться приверженцем
канонической символики, исключающей единичные термины, не являющиеся
переменными; достаточно того, что мы видели, как можно перейти к ней (ср.
§ 5.7).
Только что отмеченная цель пропозиций как суррогатных носителей истины требует, чтобы пропозиции сопротивлялись изменению истинностного значения, но это требование уже подразумевается также в том, что они используются как объекты пропозициональных установок. Если рассматривать предложение:
(1) Том верит [эта дверь открыта],
утверждаемое по какому-либо случаю, как истинное сколь угодно недолгое время, относительно объектов Том и [эта дверь открыта] то, конечно, эти два объекта сами должны быть весьма определенными раз и навсегда объектами, как бы неадекватно они ни были выделены словами предложения (1). Том должен быть определенным человеческим, заполнителем пары извилистых кубических метров/лет где-то/когда-то в прошлом и будущем пространстве/времени, хотя мы должны сильно зависеть от нашего знания обстоятельств произнесения (1), решая, кто из многих возможных соответствует этому имени; а [эта дверь открыта] должно быть пропозицией, определенной в отношении как соответствующей двери, так и соответствующего времени, хотя и здесь мы также должны зависеть от нашего знания обстоятельств произнесения (1), решая вопрос, какая именно дверь и какой именно момент времени имеются в виду. Смутность, двусмысленность, мимолетность референции — это черты вербальных форм, они не распространяются на объекты, о которых идет речь.
Если мы хотим отождествить Тома, скорее, открыто уточняя (1), чем оставляя это дело на откуп обстоятельствам произнесения, мы можем добавить фамилию и адрес или другие детали. Если мы хотим отождествить [эта дверь открыта], скорее, открыто уточняя (1), чем оставляя это дело на откуп обстоятельствам произнесения, мы можем определить, где находится дверь и какое время подразумевается. В общем, чтобы определить пропозицию независимо от обстоятельств произнесения, мы подставляем на место «p» в «[p]» вечное предложение: предложение, чье истинностное значение остается фиксированным во времени и относительно множества говорящих.
Вечные предложения — это устойчивые предложения (§ 2.3) предельного вида; многие устойчивые предложения, например: ««Таймc» пришла», не являются вечными. Теоретические предложения в математике и других науках стремятся быть вечными, но их претензия на проведение этого различия не исключительна. Отчеты и предсказания, касающиеся конкретного единичного события, тоже представляют собой вечные предложения, в которых скорее имеются объективные указания на моменты времени, местоположения или индивидов, о которых идет речь, чем их вариации, зависимые от референций первых имен, неполных дескрипций и указательных слов. Не нуждаются вечные предложения также и в том, чтобы не иметь стимульного значения; говорящий вполне может быть подвигнут к согласию с вечным предложением одной стимуляцией и к несогласию — другой. Но, когда это случается, он говорит, что был не прав и изменил свое мнение в свете новых данных, скорее, нежели что предложение изменило свое истинностное значение, как это имеет тенденцию делать предложение ««Таймс» пришла».
От вечного предложения можно ожидать, что оно свободно от указательных слов, но ничто не препятствует тому, чтобы оно включало в себя имена, хотя и в разобранном виде (§ 5.5), или другие остенсивно изучаемые термины. А эти термины вполне могли быть изучены с помощью указательных слов.
Уже в § 5.4 мы предположили, что времена следует исключить из канонического языка. Но выгоды этого шага не включали в себя обращения в вечные предложения. Исключение времен в случае предложения (1) состоит просто в том, что дважды вставляется «теперь», а два глагола оцениваются как не имеющие времени. Чтобы завершить работу превращения в вечное предложения в скобках, мы должны подставить здесь на место «теперь» дату и время или что-то подобное и добавить что-нибудь еще в дескрипцию «эта дверь». Мы можем продолжить превращение в вечное также и внешних частей предложения, если хотим, подставляя там на место «теперь» соответствующие элементы и увеличивая описание Тома (но см. § 6.6, где указано на препятствие на пути такого превращения в вечные предложения высказываний пропозициональной установки в общем случае).
Я не нахожу никакой достойной причины не считать все пропозиции именуемыми посредством заключения в скобки того или иного вечного предложения. Альтернативный план состоял бы в том, чтобы допустить невыразимые пропозиции, но это не послужило бы никакой явной цели2. Более банальная причина предполагать, что пропозиции выходят за рамки вечных предложений, могла бы заключаться в том, что для многих пропозиций подходящие вечные предложения хотя и являются вполне произносимыми, тем не менее могут быть никогда не произнесены (или записаны). Это — ошибочная точка зрения, но она заслуживает изучения, поскольку возражение на нее важно также и само по себе, вне всякой связи с тем, о чем здесь идет речь.
Prima facie возражение состоит в том, что предложение не есть событие произнесения, но — лингвистическая форма, которая может произноситься часто, однажды или никогда, и что ее существование не компрометируется отсутствием произнесения. Но мы не должны принимать это возражение, не уточнив, что представляют собой такие лингвистические формы. Если бы предложение рассматривалось как класс его произнесений, то все непроизнесенные предложения сводились бы к одному, нулевому, классу; они могли бы точно так же и не существовать, пока дело не касается пропозиций, поскольку всякие различия между ними пропадают. Не должен я также рассматривать предложение и как атрибут произнесений; ведь в § 6.4 я выскажусь в пользу отказа от атрибутов. Но есть другой способ рассматривать предложения и другие лингвистические формы так, чтобы отсутствие произнесения не компрометировало их существование и определенность. Мы можем считать каждую лингвистическую форму рядом (в математическом смысле) ее последовательных знаков или фонем. Ряд a1, a2,. . . , an можно объяснить как класс n пар < a1, 1 >, < a2, 2 >,. . . , < an,n > (см. § 7.6 о парах). Мы по-прежнему можем считать каждый составляющий ряд знак ai классом событий произнесения, поскольку здесь уже нет риска непроизнесения.
1 Ошибочные критические замечания заставляют помнить о том, что есть фантазеры, воображающие, будто математическая фраза «значения переменных» значит «единичные термины, подставляемые на место переменных». Скорее, объект, обозначаемый таким термином, является значением переменной; и объекты остаются значениями переменных, несмотря на то что единичные термины устранены.
2 Соображения на эту тему см. у Папа: Pap. Belief and Propositions, p. 134.