2.2 Стимуляция и стимульное значение

Важно думать о том, что побуждает аборигена к согласию с вопросом «Гавагай?», как о стимуляциях, а не как о кроликах. Стимуляция может оставаться той же самой, даже если кролик заменяется его муляжом. Напротив, сила стимуляции побуждать к согласию с вопросом «Гавагай?» может изменяться в зависимости от изменений в зрительной перспективе, освещении и цветовом контрасте, хотя кролик при этом и остается тем же самым. При экспериментальном отождествлении употребления предложений «Гавагай» и «Кролик» именно стимуляции, а не животные должны быть приведены в соответствие.

Для наших целей именно зрительная стимуляция наилучшим образом отождествляется с моделью хроматического возбуждения глаза. Глубоко входить в рассмотрение мозга субъекта, даже если бы это и было возможно, нет никакого смысла, поскольку мы стремимся держаться подальше от его идиосинкратических нервных окончаний или от личной истории формирования его привычек. Нас интересует его социально обусловленное употребление языка, следовательно, его реакции на условия обычно подлежат социальной оценке (ср. § 1.2). Зрительное возбуждение в известной степени интерсубъективно проверяемо со стороны общества и лингвиста путем принятия допущений относительно ориентации субъекта и соотносящегося с ним местоположения объектов.

Рассматривая зрительные стимуляции в качестве моделей возбуждения, мы снабдили их такой точностью деталей, которые лингвист оказался бы не в состоянии проверить. Но это не страшно. Лингвист может разумно доказать, что абориген был бы побужден согласиться с предложением «Гавагай» в силу тех же микроскопических возбуждений, что побудили бы его самого, лингвиста, согласиться с предложением «Кролик», даже если это доказательство опирается исключительно на примеры, относительно которых соответствующие возбуждения могут в лучшем случае рисковать оказаться всего лишь очень похожими.

Тем не менее не следует рассматривать зрительные стимуляции как образцы моментального статистического воздействия. Поступать так означало бы не брать в расчет примеры, которые, в отличие от предложения «Кролик», утверждают движение. С другой стороны, подобный подход мог бы создавать проблемы даже с предложениями типа «Кролик»; дело в том, что слишком много зависит от того, что предшествует мгновенному воздействию, и от того, что следует за ним. Мгновенный кроликоподобный образ, высвечиваемый искусственным образом посреди какой-то последовательности, которая иначе ничем бы не напоминала о кролике, может не побудить к согласию с предложением «Кролик», даже несмотря на то, что тот же самый образ побудил бы к согласию с вышеуказанным предложением, будь он частью более благоприятной последовательности. Трудность может возникнуть из-за надежды поставить в соответствие моделям возбуждения, располагающим к согласию с предложением «Гавагай», модели возбуждения, которые располагают к согласию с предложением «Кролик»; мы даже не можем недвусмысленно сказать о модели возбуждения, самой по себе и безотносительно к тому, что предшествует ей и следует за ней, располагает ли она к предложению «Кролик» или нет3. Поэтому лучше считать соответствующими стимуляциями не модели моментального возбуждения, но эволюционирующие образцы возбуждения, включающие в себя все длительности до определенного удобного предела, или коэффициента. Более того, мы можем рассматривать в качестве идеальной экспериментальной ситуации такую, в которой требуемая зрительная экспозиция сопровождается моментами полной слепоты.

Вообще, образцы зрительного возбуждения лучше всего постигаются в их пространственной полноте, поскольку имеются образцы, вроде предложения «Хорошая погода», которые, в отличие от предложения «Кролик», невозможно приурочить к каким-либо без труда выделяемым фрагментам поля зрения. Таковы же все те свободные от наличия кроликов модели, которые требуются для побуждения к несогласию с предложением «Кролик». В том же, что касается моделей, которые требуются для побуждения к согласию с предложением «Кролик», все поля зрения в целом будут все же лучше служить этой цели, нежели их отдельные фрагменты, поскольку в этом случае автоматически вступает в действие различие между центром и периферией, которое является столь важной детерминантой зрительного внимания. Модели всеобъемлющего зрительного возбуждения, которые отличаются в отношении своего центра, отличаются также и в отношении своих границ; поэтому они просто являются разными моделями. Модель, которая показывает кролика чересчур косвенно, просто-напросто не будет моделью, побуждающей согласиться с предложением «Гавагай», или «Кролик».

Определенные предложения типа «Гавагай» являются теми самыми предложениями, с которых должен начинать наш полевой лингвист, и как раз для этих предложений мы теперь имеем в своем распоряжении грубо сработанное понятие эмпирического значения, поскольку значение предположительно есть то, что предложение разделяет со своим переводом; а сам перевод на данном этапе основывается исключительно на корреляциях с невербальной стимуляцией.

Давайте проясним это понятие значения и дадим ему нейтральное техническое обозначение. Начать можно с определения утвердительного стимульного значения предложения вида «Гавагай» для данного говорящего как класса всех тех стимуляций (следовательно, моделей эволюционирующего зрительного возбуждения в промежутке между точно отмеренными точками полной зрительной слепоты), которые будут побуждать говорящего к согласию с данным предложением. Еще отчетливее: если следовать соображениям, изложенным в конце § 2.1, стимуляция с относится к утвердительному стимульному значению предложения S для данного говорящего тогда и только тогда, когда имеется стимуляция s′, такая, что если бы она была дана говорящему и затем ему задали бы вопрос S, после чего он был бы подвергнут стимуляции s′ и ему снова был бы задан вопрос S, он выразил бы несогласие в первом случае и согласие — во втором. Мы можем определить отрицательное стимульное значения предложения S сходным образом, просто поменяв местами «согласие» и «несогласие», а затем определить стимульное значение как упорядоченную пару этих двух. Мы могли бы усовершенствовать понятие стимульного значения, проведя различие между степенями сомнительности согласия и несогласия, скажем, по времени реакции; однако в целях краткости изложения мы пока оставим эти тонкости в стороне. Воображаемое равенство предложений «Гавагай» и «Кролик» теперь можно сформулировать так: они имеют одинаковое стимульное значение.

Стимульное значение есть стимульное значение предложения для говорящего в определенное время, поскольку мы должны позволить говорящему менять свои способы выражения. Оно зависит также от коэффициента, или максимальной длительности, устанавливаемого для стимуляции, так как с увеличением коэффициента мы дополняем стимульное значение некоторыми стимуляциями, которые были слишком длительными, чтобы их можно было исчислить прежде. Обобщая, можно сказать, что стимульное значение есть стимульное значение коэффициента n секунд предложения S для говорящего a во время t.

Для того, чтобы стимуляции можно было объединить в стимульное значение предложения, мы для живости до сих пор рассматривали их как визуальные, в отличие от сопровождавших их вопросов. В действительности наряду со зрением нам следует иметь в виду и иные чувства, которые отождествляют стимуляции не только с образцами зрительного возбуждения, но с этими образцами и с различными токами других чувств, взятыми как по отдельности, так и во всевозможных синхронических комбинациях. Возможно, детали этой процедуры можно опустить.

Утвердительное и отрицательное стимульные значения предложения (для данного говорящего в данный момент времени) взаимно исключают друг друга. Предположим, что наш субъект сперва мог бы быть побужден данной стимуляцией а согласиться с предложением S, а затем, при повторении s, он выразил бы свое несогласие с S; в этом случае, однако, мы были бы вынуждены просто заключить, что то значение, которое он приписывал S, изменилось. Мы считали бы тогда, что стимуляция а его утвердительного стимульного значения предложения S относится к одному времени, а стимуляция s отрицательного стимульного значения S — к другому времени.

Тем не менее утвердительное и отрицательное стимульные значения не определяют друг друга; это объясняется тем, что многие стимуляции не являются ни утвердительными, ни отрицательными. Поэтому, вообще-то говоря, сравнение целых стимульных значений может служить лучшим основанием для перевода, чем сравнение только утвердительных стимульных значений.

Как в таком случае быть с частицей в сослагательном наклонении, выражающей жесткое условие («would») в нашем определении стимульного значения? Ее употребление в данном контексте ничем не хуже ее употребления при объяснении значения предложения «x растворим в воде», под которым мы подразумеваем, что x растворится, если его погрузить в воду. Высказывание, выражающее жесткое условие, определяет диспозицию; в нашем случае — диспозицию соглашаться или не соглашаться с S при наличии различных стимуляций. Диспозиция могла бы считаться едва различимым структурным условием, наподобие аллергии или растворимости; в частности, наподобие аллергии на непонимание. Онтологический статус диспозиций, или философский статус рассуждения о диспозициях, я намереваюсь затронуть в § 6.7; а между тем мы достаточно осведомлены — в самом общем виде — о том, как мы узнаем, исходя из продуманных проверок, и образцов, и наблюдаемых единообразий, имеет ли место диспозиция определенного вида.

Стимульное значение предложения обобщает для субъекта его диспозиция соглашаться или не соглашаться с предложением в ответ на данную стимуляцию. Стимуляция — это то, что актуализирует диспозицию, в противоположность тому, что ее прививает (даже несмотря на то, что стимуляция имеет шанс внести определенный вклад в закрепление какой-то другой диспозиции).

С этой точки зрения стимуляция должна мыслиться не как датируемое конкретное событие, но как универсальная, повторяемая форма события. Мы должны утверждать, что не две одинаковые стимуляции произошли, но что одна стимуляция повторилась. Такой подход предполагается тем, как мы говорим об одинаковости стимульного значения для двух говорящих. Мы могли бы, конечно же, пересмотреть это соображение, перестроив нашу терминологию. Но это не относилось бы к сути дела; поскольку кое-где все еще остается непреодолимая причина считать стимуляции универсалиями, а именно форма жесткого условия в определении стимульного значения. Так, рассмотрим снова утвердительное стимульное значение предложения S: класс Σ всех тех стимуляций, которые побуждали бы к согласию с S. Если бы стимуляции считались бы скорее событиями, нежели формами событий, то в этом случае класс S был бы классом событий, которые в значительное мере не происходили в прошлом и не произойдут в будущем, но которые побудили бы к согласию с S, если бы они произошли. Когда бы класс Σ ни включал в себя реализованное или нереализованное особенное стимульное событие s, он должен был бы включать в себя все остальные нереализованные двойники события s; и как много таковых могло бы оказаться? Поэтому было бы безнадежной бессмыслицей вести речь о нереализованных конкретных событиях и пытаться объединить их в класс. Нереализованные сущности следовало бы конструировать в качестве универсалий.

В § 1.3 на нас произвела впечатление взаимозависимость предложений. Поэтому мы имеем полное право выяснить, можно ли вообще говорить о значении целых предложений (более краткие выражения оставим пока в покое) иначе, нежели как о зависимых от их отношений с другими предложениями всеобъемлющей теории. Подобная относительность затруднительна, поскольку, напротив, отдельные предложения открывают нам путь в теорию. Итак, понятие стимульного значения отчасти может преодолеть это затруднение. Оно выделяет своего рода сеть эмпирического содержания каждого из различных отдельных предложений, взятых безотносительно к содержащей их теории, даже если при этом не утрачивается то, чем эти отдельные предложения обязаны включающей их теории. Понятие стимульного значения — это инструмент, постольку, поскольку он работает, для исследования конструкции взаимосвязанных предложений, предложения в определенный момент времени.

Между понятием стимульного значения и заметками Карнапа по эмпирической семантике4 имеются некоторые связи и различия, требующие упоминания. Карнап предлагает объяснять значение термина путем опроса субъекта, при каких воображаемых обстоятельствах, которые были ему описаны, он бы применил данный термин. Данный подход имеет то преимущество, что позволяет сохранить различие между такими терминами, как «гоблин» и «единорог», несмотря на несуществование соответствующих отдельных случаев этих сущностей в мире. Стимульное значение имеет то же самое достоинство, поскольку имеются образцы стимуляции, которые побуждали бы к согласию с вопросительным предложением «Единорог?», но не с предложением «Гоблин?». Подход Карнапа подразумевает определенное решение по поводу того, какие описания воображаемых обстоятельств являются допустимыми; например, «единорог» не требуется при описаниях, употребляемых для исследования значения термина «единорог». С этой целью он намекает на соответствующие ограничения, имея в виду «размер, форму и окраску»; мое понятие стимульного значения, двигаясь в том же самом направлении, дает более устойчивое определение. В данном случае сохраняется важное различие между тем, как мы оба употребляем условные частицы в сослагательном наклонении: я ограничиваю их рассудительным суждением моего исследователя по поводу того, что сделал бы информатор, столкнувшись с определенной стимуляцией; исследователь же Карнапа отдает такие предложения, выражающие условия, на суд своему информатору. Конечно же, мой исследователь на практике задал бы тот же самый вопрос, что и исследователь Карнапа, для того чтобы побыстрее оценить стимульное значение, если имеется подходящий язык для формулировки подобных вопросов. Однако стимульное значение можно исследовать и на первых этапах радикального перевода, на которых недоступен тип вопрошания Карнапа. В силу всего этого немаловажным обстоятельством, как мы увидим в § 2.6, является то, что моя теория, в отличие от теории Карнапа, имеет в первую очередь дело с предложениями определенного вида, а не с терминами.

3 Эта проблема была поднята Дэвидсоном.

4 Carnap R. Meaning and Necessity, 2d ed., Прил. D. См. также: Chisholm. Perceiving, pp. 175f, и его сноски.