Необходимость постулировать пропозиции — или, возможно, «высказывания», в том смысле, в котором это слово употребляет Стросон, — ощущалась или воображалась более чем в одной связи. От пропозиций или других значений предложений хотели, чтобы они были константами перевода: предметами, как-то разделяемыми как иностранными предложениями, так и их переводами. От них также хотели, чтобы они были константами так называемого философского анализа или парафраза: предметами, разделяемыми как анализируемыми предложениями, так и результатами анализа. От них хотели, чтобы они были носителями истинности и объектами пропозициональных установок. Это желание ощущалось настолько сильно, что побудило философов защищать такое понятие синонимии предложений, которого требует тождество пропозиций, и делать это посредством менее убедительных аргументов, чем они могли бы позволить себе, если бы на кону не было никаких предварительно принятых концепций. Один из этих аргументов содержит ошибку вычитания: утверждается, что если можно говорить, что предложение значимо или имеет значение, то должно быть значение, которое оно имеет, и это значение будет тождественно или отлично от значения, которое имеет другое предложение19. Это утверждается без какой-либо очевидной попытки защитить синонимию в терминах значимости (meaningfulness) или внимания к тому факту, что мы с таким же успехом могли бы оправдать гипостазирование сэйков и единорогов на основании идиом «ради» (‘for the sake of’) и «охотится на единорогов»20. Кроме того, утверждается, что стандарт ясности, которого я требую для синонимии и аналитичности, — неразумно высок21; я тем не менее не требую, в конце концов, ничего большего, чем приблизительной характеристики в терминах диспозиций языкового поведения.
Другие защитники пропозиций ссылаются на наши интуиции синонимии и аналитичности, которые невозможно отрицать. Я осознаю их, но я настаивал (§ 2.8, 6.3) на том, что они не поддерживают понятие синонимии, подходящее для установления тождества пропозиций или значений. Следует также сказать, что аргументы из предыдущего параграфа отчасти, несомненно, мыслились как аргументы в защиту именно этих интуиции, а не адекватной пропозициональному тождеству синонимии, хотя это различие никогда не проводилось. Как аргументы в защиту упомянутых интуиции, их можно расценить как вполне справедливые, всегда исключающие аргумент, содержащий ошибку вычитания. Но, будучи так истолкованы, эти аргументы не являются аргументами в защиту пропозиций, как бы сильно они ни были мотивированы желанием защитить эти последние.
Проявлять показной оптимизм — это не метод подлинной философии. Окинем взглядом ситуации, побуждающие постулировать пропозиции, и посмотрим, что можно сделать в этих ситуациях, кроме постулирования пропозиций. Прежде всего, ошибочно предполагать, что понятие пропозиций как разделяемых (shared) значений проясняет суть перевода. Совокупность диспозиций речевого поведения совместима с альтернативными системами пошагового перевода каждого предложения, настолько непохожими одна на другую, что могут даже различаться истинностные значения переводов одного и того же устойчивого предложения, полученных в рамках двух таких систем (§ 2.10). Если бы не это, мы могли бы надеяться определить общее отношение синонимии предложений, соответствующее нуждам перевода, в терминах поведения, и наше возражение против пропозиций как таковых тогда рассеялось бы. Напротив, поскольку такая ситуация имеет место, постулирование пропозиций только затемняет ее. Понятие пропозиции, кажется, способствует разговору о переводе именно в силу того, что оно фальсифицирует природу этого предприятия. Оно пестует стойкую иллюзию существования единственного правильного стандарта перевода вечных предложений (ср. § 6.3).
Не менее ошибочно предполагать, что понятие пропозиций как разделяемых значений проясняет перефразирующие предприятия философского анализа. Напротив, как подчеркивалось в главе 5, претензии синонимии вообще были бы неуместны в такой связи, даже если бы понятие синонимии, как таковое, пребывало в наилучшем виде.
Следующее на очереди — обращение к пропозициям как носителям истинности. Но нет очевидной причины, почему бы вместо того, чтобы обращаться здесь к пропозициям или значениям вечных предложений, не обратиться просто к самим вечным предложениям как носителям истинности. Если мы возьмемся за определение пропозиции, «выраженной» произнесением некоего предложения, не являющегося вечным, например: «Эта дверь открыта», в неких конкретных обстоятельствах, мы сделаем это, заключив в скобки некое вечное предложение, означающее пропозицию; таким образом мы в любом случае составили подходящее вечное предложение и могли бы с равным успехом на этом и остановиться.
Если на этом остановиться, то возникает вопрос, как соответствующее вечное предложение связано с данным произнесением предложения, не являющегося вечным. Если вопрос, как пропозиция связана с произнесением, и кажется менее важным, то лишь из-за ложного чувства безопасности, навеваемого силой слова «выраженной» и неисследованной онтологией пропозициональной «мысли», которую оно коннотирует. Если разговор о вечных предложениях вместо пропозиций заставляет задать этот вопрос, тем лучше. В общем виде ответ на него будет во многом тем же самым, что и в случае парафраза предложений в каноническую символику (§ 5.1): вечное предложение — это такое предложение, которое данный говорящий мог бы произнести вместо того, что он в действительности произнес в данных обстоятельствах, не нарушая настолько, насколько он может это предвидеть, своего первоначального плана действий. Мне вряд ли нужно говорить, что здесь есть простор для уточнения, но не стоит рассчитывать, что молчаливое согласие с выраженными пропозициями обеспечит такое уточнение.
Может показаться, что, говоря о вечных предложениях, а не о пропозициях как о носителях истинности или в другой связи, мы отгораживаемся от случаев, когда на пропозицию указывают как на функцию некоей переменной: [x смертен], где «x» связано только каким-то квантором, стоящим в контексте дальше, после переменной. Аргумент состоял бы в том, что указание на само предложение «x смертен» на месте указания на пропозицию нарушило бы ограничение, накладываемое на квантификацию кавычек. В действительности здесь ничего такого не теряется; ведь квантификация скобок пропозициональной абстракции запрещена с самого начала (ср. § 5.3).
Достаточно сказано о пропозициях как носителях истинности. Нам еще нужно рассмотреть проблему отказа от пропозиций как объектов пропозициональных установок; но пока сделаем паузу и скажем несколько слов о других интенсиональных объектах, не являющихся пропозициями.
Меры, принятые против пропозиций, применимы с равной силой к атрибутам и отношениям. Точно так же, как пропозиции нацелены быть значениями вечных закрытых предложений, атрибуты и отношения можно рассматривать как значения вечных открытых предложений: открытых предложений, которые для каждого выбора значений своих свободных переменных принимают истинностные значения независимо от говорящего и обстоятельств. Возражение против пропозиций, отталкивающееся от понятия тождества, применимо в неизменном виде к атрибутам и отношениям. Мы, если сможем, захотим наряду с пропозициями отказаться от атрибутов и отношений как объектов пропозициональных установок.
Атрибуты и отношения или что-либо, достаточно сходное с ними, также требуются для разных целей, а не только для пропозициональных установок. Некоторых из этих целей можно достичь, если говорить только о соответствующих вечных открытых предложениях или общих терминах, точно так же, как цель, стоящую перед пропозициями как носителями истинности, похоже, можно достичь с помощью вечных закрытых предложений. Другие цели, и среди них — очень важные, не имеют аналогов среди целей, для выполнения которых могут казаться желательными пропозиции; и их нельзя достичь путем обращения к открытым предложениям или общим терминам. Мы увидим позже (§ 7.1, 7.6 ff.), каковы некоторые из этих целей. Но мы также обнаружим, что эти другие цели, стоящие перед атрибутами, хорошо достигаются с помощью классов, которые подобны в конечном счете атрибутам во всем, кроме условия их тождества. Классы не порождают затруднений с тождеством, будучи тождественны тогда и только тогда, когда тождественны их члены.
Для решения проблемы тождества желательно не только само по себе употребление, где возможно, классов вместо атрибутов. Важен еще в этом употреблении такой аспект: в отличие от непрозрачной интенсиональной абстракции, абстракция класса прозрачна. Значительной частью своей силы абстракция класса обязана нашей свободе квантифицировать ее, как в теореме Кантора:
(x)( (y есть подкласс x) имеет больше членов, чем x) —
или еще — как в правиле счета:
(x)(если x есть положительное целое число, то (y есть положительное
целое число
x) имеет x членов).
С другой стороны, подобная квантификация интенсиональной абстракции затруднена вследствие ее непрозрачности.
Классы упорядоченных пар являются для отношений тем же самым, чем классы являются для атрибутов (например, собакообразный (dogkind) — для собачести (caninity)). Постольку, поскольку классы решают задачи, стоящие перед атрибутами, классы упорядоченных пар решают аналогичные задачи, стоящие перед отношениями. Но здесь следует опасаться терминологического выверта: классы упорядоченных пар в современной логике и математике также привычно называют отношениями. Чтобы избежать путаницы, об отношениях в первом или интенсиональном смысле часто говорят как об интенсиональных отношениях.
Слова «атрибут» и «отношение» так часто встречаются в большинстве разговоров на большинство тем, что отказ от атрибутов и отношений может ошеломить. Теперь мы чувствуем, что этот отказ, с какими бы трудностями он ни был связан, — не так уж радикален, как выглядит, так как очень многое из того, что говорится путем явного указания на атрибуты и отношения, можно истолковать так, чтобы указание ограничивалось в худшем случае открытыми предложениями, общими терминами, классами или отношениями в смысле классов упорядоченных пар. Часто даже, как в случае с цветами и веществами, можно ограничиться рассредоточенными конкретными объектами (§ 3.4).
Не то, чтобы я вознамерился ограничить мое употребление слов «атрибут» и «отношение» только теми контекстами, которые извиняет возможность такого парафраза. Ведь я так упорствовал в своем профессиональном употреблении слов «значение», «идея» и тому подобных, хотя задолго до этого заронил сомнение в их предполагаемых объектах. Правда, иногда употребление термина может быть поставлено в соответствие отрицанию его объектов (ср. § 7.1 ff.); но я продолжаю употреблять упомянутые термины, даже не обращая внимания на такие соответствия. Здесь имеет значение только степень строгости экономии. Я могу возразить против употребления определенного сомнительного термина в решающих местах теории на том основании, что употреблять его здесь — значит лишить теорию желанной объяснительной силы; но я могу по-прежнему употреблять этот термин и простить ему его прегрешения в более случайных или эвристических контекстах, где предвидится меньшая глубина теоретического объяснения. Такое градуирование строгости экономии — естественный спутник научного предприятия, если мы понимаем это предприятие в духе Нейрата. Нам будет что еще добавить к сказанному по этому поводу в § 6.6 ff.
Но вернемся пока назад к вопросу, как выполнить специфические задачи, стоящие перед интенсиональными объектами, с помощью средств подстановок; ведь наши проблемы здесь не закончились. С одной стороны, мы по-прежнему должны знать, что можно сделать со способностью атрибутов и интенсиональных отношений, так же как и пропозиций, быть объектами пропозициональных установок.
19 Так, Грайс и Стросон пишут: «Мы лишь хотим указать на то, что если мы должны отказаться от понятия синонимии предложений как от бессмысленного, то мы должны отказаться тогда и от понятия значимости предложения (что предложение имеет значение) как от столь же бессмысленного» (р. 146). Такая же ошибка вычитания, возможно, может быть приписана Ринину (Rynin), p. 381, когда он, кажется, рассматривает свою защиту понятия «знание значения» как защиту понятия значения; а также Гевирту (Gewirth), примечание 48. См. также: Ксенакиса (р. 20), когда из моего замечания, что мы придаем значение x, давая x синоним, он выводит, что «значение x есть синоним x». (Но он здесь воодушевлен знакомым употреблением слова «значит» как сокращения для «значит то же самое, что»).
20 Или — внимания к трудностям, с которыми я сам столкнулся в этом вопросе в той самой книге, против которой направлен аргумент: From a Logical Point of View, pp. 11 f, 22 n, 48 f.
21 Grice and Strawson, pp. 145 f.; Kemeny, рецензия; Martin. On ‘analytic’; Mates. Analytic sentences, pp. 528 ff.; Richman. Neo-pragmatism, p. 36. См. также: Gewirth, p. 400.