1.6 Постулированные сущности и истина

Мы можем думать, что физик интересуется систематизацией таких общих истин, которые могут быть выражены в терминах здравого смысла по поводу обыкновенных физических вещей. Однако самое большое, чего он добивается в рамках этого посредника, — это комбинация q плохо связанных теорий относительно ракетных снарядов, изменений температуры, капиллярного притяжения, поверхностного натяжения и т.п. Достаточным основанием для постулирования им необычных физических вещей, т.е. молекул и невидимых групп молекул, является то, что для расширенного таким вот образом универсума он может предложить теорию h′, которая проще, чем h, и согласуется с h в следствиях, касающихся обыденных вещей. Ее дальнейшие следствия для постулированных необычных вещей носят побочный характер.

(Оказывается, он действует еще лучше. Помимо того, что его теория h′ проще, чем h, она превосходит h в отношении привычности лежащих в ее основе принципов; ср. § 1.5. Более того, даже те из ее следствий, которые могут быть сформулированы при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам, превосходят соответствующие следствия h и, видимо, не включают при этом предложения, которые есть основания отрицать).

Если бы при помощи какого-то чуда физик мог напрямую идентифицировать все истины, которые могут быть высказаны при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам, все же его разделение высказываний о молекулах на истинные и ложные оставалось бы по большей части непроведенным. Мы можем представить, что он частично проводит это разделение при помощи того, что смутно принято называть научным методом: руководствуясь при этом соображениями простоты объединенной теории обычных вещей и молекул. Однако вполне вероятно, что истины о молекулах только частично определены каким-либо идеальным органоном научного метода плюс всеми истинами, которые могут быть высказаны при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам; поскольку в общем простейшая из возможных теорий, соответствующих данной цели, не обязательно должна быть единственной.

В действительности те истины, о которых можно говорить при помощи терминов здравого смысла, относящихся к обычным вещам, сами, в свою очередь, располагают гораздо большим, чем нужно, количеством доступных данных. Неполнота определения поведения молекул при помощи поведения обычных вещей лишь случайна по отношению к этой более основополагающей неопределенности: оба вида событий не полностью определяются поверхностными раздражениями наших органов чувств. Ситуация не изменится, даже если мы включим все прошлые, настоящие и будущие стимуляции всех органов чувств человечества и, возможно, даже если мы добавим сверх того в действительности недостижимый идеальный органон научного метода.

Молекулы и им подобные необычные сущности, будучи рассмотренными относительно имеющихся у нас раздражений органов чувств, которыми исчерпываются наши взаимосвязи с внешним миром, оказываются весьма сходными с самыми обычными вещами. Постулирование таких необычных вещей — это всего лишь яркий аналог постулирования или признания обычных вещей; живость его обусловлена тем, что физик явно постулирует эти необычные сущности по понятным причинам, тогда как гипотеза об обычных вещах скрыта в предыстории. Хотя о мотивах принятия древней и бессознательной гипотезы обычных физических объектов мы можем говорить не больше, чем об основаниях того, что мы люди или млекопитающие, все же с точки зрения функции и жизненной силы эта гипотеза и гипотеза о молекулах схожи. Что ж, тем лучше для молекул!

Назвать постулированную сущность постулированной сущностью не означает относиться к ней снисходительно. Постулированная сущность может быть исключена лишь ценою использования других, не менее искусственных приемов. Все, за чем мы признаем существование, с точки зрения описания процесса построения теории является постулированной сущностью и одновременно — реальным с точки зрения теории, которая строится. Не стоит смотреть свысока на точку зрения теории как на выдуманную; поскольку нам не остается ничего иного, кроме как занять точку зрения той или иной теории, лучшей из имеющихся под рукой в распоряжении в настоящее время.

Мучительно строить догадки и предположения о том, на что похожа реальность, — это дело ученого в самом широком смысле этого слова; и вопрос о том, что есть, что реально, является частью этого вопроса. Вопрос о том, откуда мы знаем, что существует, составляет часть вопроса, кратко затронутого в § 1.5, о данных для истины о мире. Последний арбитр — это так называемый научный метод, каким бы аморфным он ни был.

Научный метод был схематически описан в § 1.5 как определяемый чувственными стимулами, чувством простоты в известном смысле и чувством привычности. Из рассмотрения значительного количества литературы, посвященной научному методу, можно почерпнуть более точные каноны; хотя обычно принято сомневаться в том, что научный метод может быть разработан окончательно и во всех деталях. В любом случае научный метод, каковыми бы ни были его детали, производит теорию, связь которой со всеми возможными раздражениями органов чувств заключается исключительно в самом научном методе, не поддержанном какими-либо окончательными проверками. Именно в этом смысле научный метод является последним арбитром истины.

Пирс стремился определить истину напрямую в терминах научного метода как идеальную теорию, к которой приближаются как к пределу, когда (предполагаемые) каноны научного метода непрерывно отрабатываются на длящемся опыте12. Однако в этом представлении Пирса много неверного, помимо его допущения окончательного органона научного метода и его обращения к бесконечному процессу. Когда речь идет о пределе теорий, возникает неправильное употребление числовой аналогии, поскольку понятие предела зависит от понятия «ближе, чем», которое определено для чисел, а не для теорий. И даже если мы обойдем подобного рода затруднения путем довольно произвольной идентификации истины с идеальным результатом применения научного метода сразу ко всей будущей совокупности раздражений органов чувств, все же остается проблема с приписыванием свойства единственности «идеальному результату». Ведь, как утверждалось двумя страницами ранее, у нас нет никакого основания предполагать, что раздражения органов чувств человека даже в вечности допустят какую-либо одну систематизацию, которая будет в научном отношении лучше или проще, чем все остальные возможные систематизации. Кажется более вероятным, что в первую очередь были бы связаны между собой бесчисленные альтернативные теории, если только не рассматривать их с точки зрения симметрии и дуальности. Научный метод — это путь к истине, однако он даже в принципе не способен дать единственного определения истины. Любое так называемое прагматическое определение истины равным образом обречено на неудачу.

После этого размышления можно обрести некоторое утешение в следующем. Если имеется (вопреки нашему выводу) какая-то неизвестная, но единственная лучшая и всеобъемлющая систематизация h, соответствующая всем прошлым, настоящим и будущим раздражениям нервных окончаний человечества, так что мы могли бы определить всеобъемлющую истину как это неизвестное h, все же мы тем самым не определили бы истину для действительных отдельных предложений. Мы не могли бы утверждать, соответственно, что любое отдельное предложение S является истинным, если оно или его перевод входят в состав h, поскольку вообще нет никакого смысла в приравнивании предложения теории h предложению S, не входящему в состав этой теории. Не будучи обусловленным достаточно устойчиво и непосредственно чувственной стимуляцией, предложение S бессмысленно за пределами своей собственной теории; оно бессмысленно межтеоретически (intertheoretically)13. Это обстоятельство, уже достаточно очевидное из § 1.3 и из притчи про нейтрино в § 1.4, будет более детально развито в главе 2.

Мы можем и действительно говорим осмысленно о том или ином предложении как об истинном скорее тогда, когда мы обращаемся к средней части фактически принятой, пусть по крайней мере гипотетически, теории. Осмысленно можно применять термин «истинный» к предложению, сформулированному в терминах данной теории и рассматриваемому в рамках самой теории и постулированной ею реальности. Здесь нет оснований обращаться даже к воображаемой кодификации научного метода. Утверждать, что высказывание «Брут убил Цезаря» является истинным или что высказывание «Атомный вес натрия — 23» истинно, означает в действительности утверждать только то, что Брут убил Цезаря или что атомный вес натрия — 2314. То, что это — высказывания о постулированных сущностях, что они имеют значение только относительно всей теории в целом и обосновываются только путем дополнительного наблюдения при помощи научного метода, не имеет больше значения, поскольку задание истинностных значений происходит с точки зрения той же самой теории и они находятся в той же самой лодке.

Что же нам теперь так снизить наши требования, чтобы довольствоваться релятивистской доктриной истины, то есть оценкой высказываний каждой теории как истинных относительно этой теории, и отказом от всякой дальнейшей критики? Нет! Нас спасает то, что мы продолжаем серьезно относиться к нашей отдельной составной науке, к нашей собственной отдельной теории или к расплывчатой совокупности квазитеорий, каковы бы они ни были. В отличие от Декарта, мы владеем и распоряжаемся временными мнениями, даже в самом средоточии философствования, пока с помощью того, что смутно называется научным методом, мы не изменим их там и сям к лучшему. В рамках нашей собственной совокупной развивающейся доктрины мы можем судить об истине столь серьезно и абсолютно, насколько это только возможно; она подлежит коррекции, но это само собою разумеется.

12 Peirce. Vol. 5, § 407.

13 Ринин (Rynin) в статье “The Dogma of Logical Pragmatism” (p. 390) доказывает противоположное: «Если высказывания, являющиеся составными частями системы, сами не имеют истинностных значений, то они не могут и вносить никакого вклада в истинностное значение системы как целого. ...Однако если высказывание является истинным, то оно верифицируемо; и если оно ложно, то оно фальсифицируемо; и если верифицируемо или фальсифицируемо, то оно осмысленно. ...Отдельное высказывание не просто могло бы быть осмысленным вне всей науки в целом, но... оно должно быть таковым, если оно может функционировать в рамках системы науки». Мое несогласие касается среднего шага — шага верификации.

14 Классическое развитие этой темы см. в статье «Понятие истины» в сборнике работ Тарского.