По своей этимологии «синонимичный» применяется к именам. Хотя это употребление термина нацелено просто на то, чтобы приписывать тождество значения, действие его этимологии усматривается в тенденции обращаться к некоторому другому слову, «эквивалентный» или «эквиполентный», для случаев, в которых оба сравниваемых выражения являются (в отличие от выражения «холостяк») вербально сложными. Использование мною выражения «синонимичный» не ограничивается подобным образом; я полагаю, что это слово несет на себе всю степень общности выражения «то же самое по значению», каковой бы она ни была. Конечно же, я не придавал существенного значения различию между словом и фразой. Даже первый объект перевода, скажем «Гавагай», может или не может в конце концов быть представлен в виде связной последовательности нескольких слов, зависящей от чьего-либо окончательного выбора аналитической гипотезы (§ 2.9, 2.10).
Принимая эту незначительную либерализацию в дальнейшем в качестве чего-то само собою разумеющегося, мы все же должны проводить различие между широким и узким типом синонимии, или тождества значения, применительно к предложениям. Широкий тип синонимии может быть сформулирован в интуитивных терминах следующим образом: два предложения вызывают согласие при сопутствующих обстоятельствах и несогласие при сопутствующих обстоятельствах, и это сопутствие обязано своим наличием исключительно словоупотреблению, а не тому, что происходит в мире. Стало привычным считать, что ситуация описывается обычно скорее в терминах истинностных значений, нежели в терминах согласия и несогласия; однако я деформирую описание первого вида до второго с тем, чтобы предельно увеличить шансы осмысления отношения на основе вербального поведения.
Для определенных целей требуется более узкий вид синонимии предложений, вроде того, который Карнап называет интенсиональным изоморфизмом; он включает в себя определенные поэлементные (part-by-part) соответствия рассматриваемых предложений (ср. § 6.3). Однако подобные различные варианты могут быть определены на основе более широкого типа синонимии. Синонимия частей определяется путем обращения к аналогии ролей в синонимичных целых единицах; в таком случае синонимия в более узком смысле определяется для целых единиц путем обращения к синонимии гомологических частей. Так что давайте сосредоточим внимание на более широком и более основополагающем понятии синонимии предложений.
Ведя в данном случае разговор в терминах согласия и несогласия, а не в терминах истинностных значений, мы вводим следующее затруднение: согласие и несогласие могут подвергаться воздействию путаницы, обязанной своим появлением длине и сложности предложения. Однако это затруднение может быть устранено способом, обрисованным в § 2.5. Кроме того, только что упомянутая программа действий автоматически позаботилась бы и о выведении отношения синонимии фрагментов предложения и, таким образом, о конструировании реформированного отношения синонимии для целых предложений. Давайте не будем останавливаться на этих моментах, поскольку есть более серьезная проблема.
В тех случаях, когда предложения являются ситуативными предложениями, представленное понятие синонимии достаточно хорошо реализуется во внутрисубъектной стимульной синонимии, особенно если она социализована. Ведь мы можем утверждать, что только вербальная привычка в состоянии убедительно объяснить, с точки зрения согласия и несогласия, сопутствующую вариацию двух ситуативных предложений в рамках всего диапазона возможных стимуляций. Имеются все же невыявленные воздействия широко распространенной в сообществе дополнительной информации, однако нет никаких очевидных оснований не считать такую информацию просто детерминантом вербальной привычки (§ 2.3). Когда же предложения являются устойчивыми предложениями, которые, наподобие «Газета «Таймс» пришла», имеют близкое сходство с ситуативными предложениями в том, что касается разнообразия согласия и несогласия, стимульная синонимия все еще действует достаточно хорошо.
Однако чем менее изменчивы устойчивые предложения с точки зрения согласия и несогласия, тем большим будет разброс их стимульных значений и, следовательно, тем меньше стимульная синонимия будет приближаться к синонимии предусмотренного вида. Ведь каким бы ни был разброс его стимульного значения, предложение все равно сохраняет взаимосвязи с другими предложениями и играет свою характерную роль в теориях. Разбросанность его стимульного значения не является разбросом того, что мы интуитивно называем значением, но имеет своим последствием то, что стимульное значение не позволяет оценить предложение должным образом.
Путем увеличения коэффициента стимуляции мы можем обогатить стимульные значения и тем самым усилить отношение стимульной синонимии; поскольку чем более долговременными являются стимуляции, тем выше их шанс оказать воздействие на согласие или несогласие. Тем не менее ситуация выходит из-под контроля, когда коэффициент становится чрезмерным. Так, рассмотрим стимульную синонимию коэффициентом в месяц. Сказать, что два предложения соотнесены в настоящее время таким вот способом, означает сказать, что любой образец месячной стимуляции, если начался в настоящий момент и закончился месяц спустя вопрошанием двух предложений, будет вызывать одинаковый вердикт относительно обоих предложений. Проблема заключается в том, что в данном случае отсутствуют всякие указания на то, чего ожидать при совершенно фантастических последовательностях стимуляции на протяжении указанного времени. Субъект мог бы исправить свои теории непредвиденными способами так, что этим предполагалось бы изменение значений слов. Нет никаких оснований ожидать, что сопутствование предложений в подобных обстоятельствах будет отражать тождество значения в каком-то интуитивно правдоподобном смысле. Увеличение коэффициента обогащает стимульные значения и усиливает стимульную синонимию только постольку, поскольку оно уменьшает познаваемость стимульных синонимов.
Стимульная синонимия при оптимальном коэффициенте приблизительно соответствует тому, что философы неточно называют тождеством подтверждающих опытов и неподтверждающих опытов. Она есть приближение к тому, что могло бы означать «речь о двух предложениях как о находящихся в том же самом отношении согласованности с теми же самыми отдельными опытами»23. В тех случаях, когда устойчивые предложения относятся к типу предложений, в ничтожно малой степени зависящих от обстоятельств, неадекватность стимульной синонимии синонимии, которая так называется интуитивно, разделяется только что цитированными более смутными формулировками. И она разделяется предположением Перкинса и Сингера, а именно что мы сравниваем предложения по синонимии, предлагая их нашему информатору для верификации и наблюдая за тем, ведет ли он себя одинаковым образом в обоих случаях24. Проблема заключена во взаимосвязях предложений. Если функция предложения может исчерпываться описанием опыта, подтверждающего или не подтверждающего его в качестве изолированного предложения самого по себе, тогда предложение является, по существу, ситуативным предложением. Отличительная черта иных предложений заключается в том, что опыт соотносится с ними по преимуществу косвенными способами, благодаря посредничеству ассоциированных предложений. Появляются альтернативы: опыты требуют изменения теории, но не указывают — в каком месте и как. Любые из различных систематических изменений могут согласовать конфликтующие данные, и все предложения, испытавшие воздействие какой-либо из этих возможных альтернативных перестроек, должны, очевидно, были бы считаться не подтвержденными этими данными всеми вместе или вообще не считаться таковыми. Тем не менее предложения, интуитивно говоря, могут весьма отличаться по содержанию или по роли в той теории, в которую они включены.
Грайс и Стросон (loc. cit.) пытаются разрешить это затруднение, определив S1 и S2 как синонимичные в том случае, когда для каждого допущения, касающегося истинностных значений других предложений, одни и те же опыты подтверждают (и не подтверждают) S1 при этом допущении, что и подтверждают (и не подтверждают) S2 при этом допущении. Теперь, вместо «каждое допущение, касающееся истинностных значений других предложений» мы с равным правом можем сказать просто «всякое предложение S»; поскольку S может быть логической конъюнкцией этих соответствующих «других предложений» или их отрицаний. Так что S1 и S2 определяются как синонимичные тогда, когда для всякого S одни и те же опыты подтверждают (или не подтверждают) S1 на основании гипотезы S, как и подтверждают (или не подтверждают) S2 на основании той же самой гипотезы. Понятие подтверждающих и неподтверждающих опытов имело поведенческое приблизительное соответствие в нашем понятии стимульного значения; но можем ли мы релятивизировать его таким образом, чтобы оно соответствовало гипотезе S? Я полагаю, что мы в состоянии сделать это, поскольку подтверждение или неподтвержение S1 нa основании S представляет собой, по-видимому, подтверждение или неподтверждение условного предложения, состоящего из S как антецедента и S1 как консеквента. В таком случае предполагаемое определение синонимии приобретает следующий вид: S1 и S2 синонимичны тогда, когда для каждого S условное предложение, составленное из S и S1 и условное предложение, состоящее из S и S2, стимульно синонимичны. Однако теперь очевидно, что этому определению не удается обеспечить более тесное отношение между S1 и S2, чем то удается стимульной синонимии. Ведь если S1 и S2 являются стимульно синонимичными, то a fortiori условные предложения также являются таковыми.
Иным предположением было бы определить S1 и S2 как синонимичные тогда, когда для всякого S логическая конъюнкция S и S1 и логическая конъюнкция S и S2 стимульно синонимичны. Но еще проще увидеть, что они не обеспечивают более тесной связи.
Если бы какое-либо из этих предприятий оказалось удачным, то полученная синонимия все еще была бы строго внутриязыковой, поскольку вспомогательное предложение S, принадлежа к одному языку, присоединяется (gets joined) как к S1, так и к S2 Однако язык не обязательно должен быть нашим собственным языком. Поскольку, согласно § 2.7, конъюнкция переводима; и тем самым переводимо и условное предложение, если мы берем его в материальном смысле «Не (p и не-q).
Общее отношение столь безуспешно разыскивавшейся внутрисубъектной синонимии предложений взаимоопределимо с помощью другого ускользающего понятия интуитивной философской семантики: понятия аналитического предложения. Это интуитивное понятие состоит в том, что предложение является истинным исключительно в силу своего значения и независимо от дополнительной информации: таковы предложения «Ни один холостяк не женат», «Свиньи суть свиньи» и, при некоторых подходах, «2+2 = 4»25. Взаимоопределения происходят следующим образом: предложения являются синонимичными тогда и только тогда, когда их двустороннее условное предложение (biconditional) (образованное путем соединения их с «тогда и только тогда») является аналитическим, а предложение является аналитическим тогда и только тогда, когда оно синонимично со своим собственным условным предложением («Если p, то p»).
Как синонимия предложений связана с аналитичностью, так и стимульная синонимия предложений связана со стимульной аналитичностью (§ 2.6).
Философская традиция указывает на три угнездившиеся категории надежных истин: аналитические, априорные и необходимые. Вопрос о том, исчерпывается ли вторая категория первой, а третья — второй, традиционно вызывал разногласия, поскольку ни одна из этих трех категорий традиционно не определялась в терминах различимых признаков вербального поведения. В наши дни те, кто допускает отождествление этих трех категорий, будучи принуждаемы к прояснению взаимоотношений между ними, отвечали следующим образом: аналитические предложения суть те, которые мы готовы утверждать при любых обстоятельствах (come what may). Это заявление равнозначно нулю до тех пор, пока мы независимым образом не очертим границы выражения «любые обстоятельства». Так, можно возразить, что мы не приняли бы «Ни один холостяк не женат», если бы обнаружили женатого холостяка; и как бы мы отклонили его пример без обращения к самому понятию аналитичности, которое мы пытаемся определить? Один способ заключается в том, чтобы считать «при любых обстоятельствах» равнозначным «при любой стимуляции (§ 2.2)»; и это, действительно, дает определение (§ 2.6) стимульной аналитичности26.
Мы слегка усовершенствовали стимульную синонимию, социализировав ее. Мы можем проделать то же самое с аналитичностью, назвав социально стимульно аналитическими только те предложения, которые стимульно аналитичны практически для всех. Однако даже в этом усовершенствованном смысле аналитичность будет применяться как к предложению «Существовали черные собаки», так и к «2 + 2 = 4» и «Ни один холостяк не женат». Давайте честно признаем: наши социализированные стимульная синонимия и стимульная аналитичность все еще являются не бихевиористскими реконструкциями интуитивной семантики, но только бихевиористским суррогатом.
В конце § 12 мы размышляли о том, что делает осмысленной интуицию синонимии терминов. Сходные соображения применимы к интуициям стимульной синонимии и аналитичности предложений. Такая интуиция фигурирует в случае аналитичности, несмотря на техническое звучание слова; предложения вроде «Ни один неженатый человек не женат», «Ни один холостяк не женат» и «2 + 2 = 4» вызывают ощущение, которое все высоко ценят. Более того, понятие «согласие при любых обстоятельствах» не содержит четких указаний на имеющуюся интуицию. Чья-то реакция на отрицание предложений, которые типично воспринимаются как аналитические, больше похожа на реакцию на непонятые иностранные предложения27. Там, где соответствующее предложение является законом логики, кое-что, касающееся основания этой реакции, было выделено в § 2.7: отбрасывание логического закона разрушает образец, от которого сильно зависит коммуникативное употребление логической частицы. Во многом то же самое применимо к «2 + 2 = 4» и даже к «Части частей вещи суть части вещи». Ключевые слова здесь обладают бесчисленными дополнительными контекстами, фиксирующими их употребление, но мы каким-то образом чувствуем, что если наш собеседник не согласится с нами относительно этих банальностей, то это не будет зависеть от него в большинстве дополнительных контекстов, содержащих соответствующие термины.
Примеры вроде «Ни один холостяк не женат» считаются аналитическими как непосредственно на смутном основании, только что предположенном, так и в силу того, что они получаются из логических истин путем подстановки синонимов.
Если механизм интуиции аналитичности в своих существенных чертах таков, как я предположил в общем виде, то эти интуиции в целом стремятся возникать там, где имеет место неразбериха в отношении того, о чем человек, отрицающий некоторое предложение, может говорить. Этот результат может быть постепенным, а также кумулятивным28. Интуиции являются со своей стороны безупречными, однако было бы ошибкой проводить с их помощью широкую эпистемологическую дихотомию между аналитическими истинами как побочными продуктами языка и синтетическими истинами как отчетами о мире29. Я подозреваю, что понятие такой дихотомии только поощряет ошибочные впечатления по поводу того, как язык связан с миром. Стимульная аналитичность, наша строго вегетарианская имитация, в данном случае, конечно же, не подвергается сомнению.
23 Grice and Strawson, p. 156.
24 См.: Perkins and Singer. Важно иметь в виду то, что их примерами являются ситуативные предложения.
25 Имеется небольшая путаница, которую я хотел бы, пользуясь предоставившейся возможностью, устранить, хотя она и лежит в стороне от основного направления данных размышлений. Те, кто убежденно говорит об аналитичности, не соглашались, как известно, друг с другом относительно аналитичности истин арифметики, но практически единодушны в том, что касается аналитичности истин логики. Мы, то есть те, кто не считает понятие аналитичности таким ясным, можем поэтому воспользоваться в общем допущенной (conceded) аналитичностью истин логики как частичным экстенсиональным прояснением аналитичности; однако пойти на это не означает принять аналитичность истин логики как предварительно понятную доктрину. По этой причине я был неправильно понят Гевиртом (Gewirth, p. 406, сноска) и другими. Сравните мою статью “Truth by Convention”. Нельзя сказать, что вся эта критика моих замечаний, касающихся истин логики, основывается на этом непонимании. Критика Папа (Semantic and Necessary Truth, p. 237, сноска) представляет собой нечто иное и получила предвосхищающий ответ в моей статье “Carnap and Logical Truth”, конец § IX, к которой он не имел доступа. Критика Стросона в статье “Propositions, concepts and Logical Truths” представляет собой другой и интересный пример такой критики; причем я не могу утверждать, что где-либо ответил на нее. Говоря о работе “Truth by Convention”, я отметил бы, что мое многократно цитировавшееся определение логической истины в этой статье имело в виду только усовершенствованное выражение давней идеи. Так что я не был ошеломлен тем, что Бар-Хилель обнаружил эту идею у Больцано, хотя я недавно обнаружил предвосхищение моего специфического изложения у Айдукевича.
26 Я обязан Дэвидсону понятием стимульной аналитичности, равно как и наблюдениями, ее касающимися. О Мейтсе также можно сказать, что он сделал шаг в сходном направлении, предложив контрфактические анкеты (Analytical Sentences, p. 532).
27 Ср.: Grice and Strawson, pp. 150 f.
28 Апостел и его коллеги исследовали эту проблему экспериментально, прося субъектов классифицировать избранные предложения, с помощью и без помощи предшествующих рубрик. Их открытия предлагают постепенность (gradualism) интуитивной аналитичности. По поводу более раннего экспериментирования с интуициями синонимии смотри: Naess. По поводу постепенности см. также: Goodman. On likeness of meaning, White. Analytic and synthetic.
29 Понятие, напоминающее о Канте, часто некритически принимается в современных работах по эпистемологии. Иногда давалась видимость обоснования в терминах «семантических правил» и «постулатов значения» (Carnap. Meaning and Necessity, особенно второе издание), однако эти проекты только принимают это понятие в замаскированной форме. (См. мои статьи: “Two Dogmas of Empiricism” и “Carnap and Logical Truth”.) Это понятие давно уже вызывало сомнения; взгляды Дюэма, выраженные в работе 1906 г. (Duhem, op. cit., pp. 303, 328, 347 f.), вряд ли благоприятны для понятия аналитичности, и идеалисты открыто отвергали его. (См.: Гевирт (Gewirth), p. 399 по поводу ссылок). Мои опасения по поводу этого понятия появились в ограниченном виде в статье “Truth by Convention” и фигурировали во все возрастающей степени в моих лекциях в Гарварде. Тарский и я долго обсуждали эту проблему там в 1939—1940 гг. Вскоре Уайт занимался обсуждением этой проблемы с Гудменом и со мной в трехсторонней переписке. Очерки, ставившие под вопрос это различие, принадлежат перу многих людей, иногда независимо от обсуждений, имевших место в Гарварде; например, Рид, 1943. Карнап и Уайт упомянули мою позицию в своих статьях 1950 г., однако мои опубликованные упоминания о ней были незначительными (1940, р. 55; 1943, р. 120; 1944, Введение; 1947, р. 44f.) до тех пор, пока в 1950 г. я не получил приглашения от Американской философской ассоциации выступить с докладом по этой теме и так вот написал “Two Dogmas”. Последующая дискуссия привела к появлению множества статьей и нескольких книг. Помимо работ, отмеченных в примечаниях к этому параграфу и к § 2.6, 6.3, 6.4, см. в особенности: Пэш (Часть I), Уайт (Toward Reunion in Philosophy, pp. 133—163), и Беннет. Между прочим, заголовок “Two Dogmas” оказался неудачным в его непреднамеренном, но весьма правдоподобном предположении, что не существует эмпиризма без соответствующих догм; ср. например: Хофштадтер (Hofstadter), pp. 410, 413.