Валерий Дмитриевич ГУБИН
ЗНАКИ В НОЧНОМ НЕБЕ
Фантастический рассказ
Художник С. Ю. Гаврилова
Виктор Иванович Полищук засиделся далеко за полночь, составляя
ежегодный отчет общества вспомоществования бедным учащимся и нуждающимся
учителям Тобольской гимназии, председателем которого он имел честь быть уже
третий год.
«В отчетном 1885 году, — писал Полищук ровным мелким почерком, — в
обществе состояло 35 членов — из них 9 пожизненных, 15 действительных и 11
членов-соревнователей».
Было так тихо, что слышалось, как где-то далеко, в центре города
проходит сторож с колотушкой. Виктор Иванович чувствовал себя нехорошо. Сегодня
так совсем невмоготу. Неделю назад снова начался приступ тоски — мучительной,
неизбывной, неизвестно откуда взявшейся. Хотелось плакать, хотелось даже
забиться под одеяло и тихо, тонко завыть, чтобы не услышали соседи. Полищук изо
всех сил сдерживал себя.
«Выплаты за право обучения в этом году, — продолжал он, — составили 248
рублей, на обзаведение одеждой и обувью было потрачено 82 рубля, на приобретение
книг 12 рублей 66 копеек».
Полищук посмотрел в окно — луна уже вышла и ветер совершенно стих. Потом
сквозь толщу тоски пробилась мысль, что на днях исполняется десять лет, как он
прибыл сюда после окончания курса в Московском университете, молодым, сильным,
жаждущим нести знания в народ. Но за все эти годы он так и не почувствовал себя
здесь дома. Не покидало ощущение заброшенности, оторванности от большого
мира.
«В целях увеличения средств общества законоучителем гимназии протоиереем
Н. Г. Гривцевым была прочитана в актовом зале гимназии публичная лекция «О
нетлении святых мощей».
Виктор Иванович встал, подошел к окну. Несмотря на конец сентября,
стояла теплая погода, но ночами с Иртыша уже тянуло пронзительной сыростью. Он
глубоко вдохнул воздух, пахнущий увядшими травами, и ему немного полегчало. На
кухне заскрипели часы, и два раза вякнула кукушка.
«Еще можно поработать», — Виктор Иванович вернулся к столу.
«В августе общество приняло постановление о выдаче А. Я. Трофимовой,
прослужившей в должности учителя 25 лет и проживающей теперь в селе
Екатерининском Логиновской волости Тарского уезда, пособия в размере 10
рублей».
Полищук бросил перо и лег на кровать, укрывшись старым зимним пальто.
Приступ вдруг стал таким острым, что казалось — тоска царапает и разрывает ему
грудь. Он сжал зубы и постарался успокоиться. Надо было продержаться еще хотя бы
час. Он попытался вспомнить лицо Трофимовой, но образ когда-то виденной седой
маленькой старушки расплывался, и память никак не могла его собрать. Виктор
Иванович забылся, наконец, в смутном, неглубоком сне и тут же снова услышал
кукушку. Пора было подниматься.
Луна стояла высоко и светила так ярко, что была видна тень от забора и
от дерева у калитки. Виктор Иванович огляделся с крыльца — все вокруг спало
безмятежно и, как казалось, беспробудно — черные избы, покосившаяся каменная
бакалея напротив и лес, темнеющий огромной массой совсем рядом, за соседскими
огородами. Он растер лицо, унимая сильную частую дрожь, и быстро прошел к сараю.
Осторожно потянул на себя ворота.
Беззвучно, как в страшном сне, сдвинулась в сторону крыша. Маленький,
серебряный в свете луны глайдер с легким свистом вырвался наружу и скользнул в
небо. Виктор Иванович взглянул на часы — до встречи еще 20 минут. Он сбросил
газ, и глайдер замер, слегка покачиваясь метрах в трехстах над землей.
Под ним были Хутора. Последние избы этого предместья стояли уже прямо в
поле. Чуть правее виднелась Завальная Деревня.
Полищук смотрел вниз на залитую лунным светом землю, и, как всегда в
такие мгновения, ему казалось, что видит буквально все, будто зрение его
усилилось тысячекратно. Видит не только каждый дом и каждое дерево, но и
различает узоры прожилок на не опавших еще листьях, видит, как мерцающе
отсвечивает пыльная примятая трава вдоль дороги и как шевелятся на ветках
потревоженные ярким светом вороны. Слезы вдруг побежали по его щекам, и он
почувствовал, как в них растворяется, рассасывается его смертная тоска,
почувствовал, что полон глубокой щемящей жалости ко всему, что там внизу жило,
дышало и страдало.
Негромко запел зуммер. Полищук перевел двигатель в рабочее положение,
глайдер рванулся влево, вдоль берега Иртыша. Мелькнула Жукова заимка, потом
сверкающие маковки Ивановского монастыря, свист мотора перешел в рев, и земля
начала быстро удаляться. Виктор Иванович переключился на корабельный компьютер,
и теперь тот вел его к цели. Минут через десять огромная тень показалась вверху.
Глайдер затормозил, сделал несколько кругов и мягко подплыл к кораблю.
Послышался щелчок, загудели, закрываясь, створки шлюза, зашипел воздух. Вскоре
все стихло, можно было выходить. В кромешной тьме он выбрался из аппарата,
привычно нащупал ручку входного люка, включил рубильник, и корабль сразу
осветился, ожил, даже как будто вздрогнул своим могучим телом, почувствовав
хозяина. Полищук стоял в галерее, ведущей в главный пост, и, как всегда в первые
минуты, подслеповато щурился от яркого света, отражавшегося в панелях внутренней
обшивки.
— Доброе утро, капитан, — сказал механический голос компьютера, —
приветствую вас на борту «Трентона»! Корабль в полном порядке, в нашем секторе
ничего постороннего не замечено.
— Что на Земле?
— Извержение вулкана в Южной Америке. Довольно сильное наводнение в
Китае. Продолжается ураган над...
— Довольно, спасибо. Мне немного нездоровится, я пойду к себе, прилягу.
А ты обязательно свяжись с базой. Как только удастся, позовешь меня.
Он опять лежал в темноте, расслабившись, в приятной истоме и думал о
том, как ему быть со службой. Здесь почти граница, дальше владения члеков. Их
корабли все чаще стали проникать в колонии, контролируемые Глобом, были даже
боевые столкновения. Но в его секторе уже который год, слава Богу, спокойно. Все
прекрасно, если бы не одно открывшееся обстоятельство, которое пугает его...
— Капитан, — снова раздался под потолком голос компьютера, на этот раз
вкрадчивый и приятный, — есть связь.
Когда Виктор Иванович вошел в главный пост, на экране над пультом уже
плавало в нечетком размытом изображении лицо адмирала Стейта.
— В чем дело? Что у тебя стряслось? Члеки?
— Нет, вокруг все чисто, я просто хотел поговорить с вами. Последнее
время у меня появились неприятные ощущения.
— Выкладывай!
— Я тут все время один. Вы знаете, одну ночь в месяц на корабле,
остальные внизу. С некоторых пор мне начало казаться, что все, происходящее со
мной в связи с Глобом, — плод моего воображения, галлюцинация. Корабль, мои
обязанности патрульного исследователя, члеки, даже вы. Я вот сейчас сижу у
пульта, вижу вас, но полной уверенности, что это реальность, — нет.
Стейт вздохнул после недолгого молчания:
— Это бывает. Ты ведь родом оттуда, с Земли?
Полищук кивнул.
— Кажется, это тебя еще ребенком нашла наша экспедиция в вымершей
деревне?
— Меня.
— Я всегда был против аборигенов-патрульных. Мы не знаем, как на самом
деле человек связан со своей природой и что может выкинуть его психика. Но в
Управлении столько развелось молодых умников, обходятся без моих советов.
— Как же мне быть?
— Не знаю. Отозвать тебя в центр в ближайшие год-два не смогу. Попробуй
верить в нас.
— Как это?
— Ну как у тебя на планете верят в Бога. Верь, что мы существуем, что мы
помним о тебе и любим тебя. На что тебе еще опереться в твоем положении? Верь в
то, что у тебя есть другая жизнь, совсем другая. И она не твоя галлюцинация.
Полищук долго смотрел на погасший экран, словно хотел увидеть на нем
что-то еще, что-то очень важное.
Утром он проснулся с чугунной головой и застонал, стиснув зубы.
«Опять, опять эти кошмарные в своих подробностях видения. Опять корабль,
опять Глоб. И что я наплел этому адмиралу, то есть самому себе, конечно! Стыд
какой! Ребенком нашли! Сирота! Мои родители до сих пор живы и здоровы».
С трудом поднявшись, он поплелся разжигать печь. Строгая полено на
растопку, ворчал вслух:
— Когда же кончатся эти странные провалы? Может, мне все врачу
рассказать? Но опасно, могут не понять, объявят сумасшедшим.
В гимназию Полищук не пошел, сказавшись больным. Он действительно
чувствовал себя разбитым. Провалявшись в постели до вечера, все-таки решился
встать и сходить к адвокату Зернову. Их связывала многолетняя дружба, адвокат
был умным, начитанным человеком, учился в Петербурге. Правда, Виктор Иванович не
злоупотреблял встречами, в гости ходил редко и каждый раз получал от споров с
Зерновым большое удовольствие.
Когда он вошел, Зернов играл в шашки с хозяйским сыном, прихлебывая
крепкий, кирпичного цвета чай.
— А! Пропащая душа явилась! Совсем забыл старого друга, — закричал
Зернов, вставая из-за стола и решительно отодвигая доску. Потом разглядел
запавшие глаза, необычную бледность Виктора Ивановича и заволновался:
— Ты что, нездоров? Что-нибудь случилось?
— Пустяки, — махнул рукой Полищук, — просто не спал всю ночь, много
работы.
— Роман писал? Когда же, наконец, почитаешь?
— Какое там! Отчеты замучили, в обществе неразбериха.
— Жаль, что роман забросил, — Зернов пододвинул ему стакан и снял чайник
с самовара, — хотя общество твое тоже хорошее дело.
Они пили чай. Зернов все смотрел изучающе на Виктора Ивановича, потом
заметил:
— Какая-то в тебе угрюмость появилась. Что-то тревожит?
— Зима наступает. Как только вокруг задует, завоет — жизнь начинает
казаться мне бессмысленной. Вот подумал сейчас: пройдет 30 — 40 лет, мы умрем,
от нас ничего не останется, а снег, мороз, метель пребудут вечно на этом куске
земли.
— Дела остаются.
— Дела наши мизерны. Гораздо серьезнее наши мысли, наши надежды, наша
тоска по другой жизни — но и это только пар от дыхания, исчезающий бесследно
вместе с нами.
— А бессмертие души? — рассеянно улыбнулся Зернов. — Отрицаешь?
— Нет, почему? Вот у манси душа после смерти превращается в водяного
жучка и живет себе. Наверное, и у нас так, чем мы лучше?
— Это тебе веры не хватает.
— Опять веры, — вздрогнул Полищук, — во что веры?
— В себя, конечно. В то, что ты действительно существуешь, и,
следовательно, не только твои дела, но и твои мысли, твое воображение, твоя
тоска являются такой же необходимой стихией, как молния или ураган, как
солнечный свет. Без них мир был бы другим — беднее и проще.
— Не верится.
— Плохо, что не верится. Без этой веры человек не существует, а просто
пребывает, как водяной жучок.
Полищук встал:
— Ты неисправимый романтик, Зернов. По-моему, все это самообман. Пойду
я, дел много.
— Постой, чудак, ты же только пришел. Посиди еще, выпьем чаю как
следует, у меня баранки есть, сейчас принесу.
— Нет, спасибо. Надо идти, работать надо. Работать и работать — в этом
мое единственное спасение, да и твое, наверное, тоже.
И Виктор Иванович погрузился в работу с головой — уроки в гимназии,
уроки на дому, работа в обществе, участие в переписи населения, когда он
неделями пропадал в самых глухих уголках губернии, переписывая угрюмых кержаков
или полудикие семейства оленеводов.
После неожиданно теплой осени выпал наконец снег, и все вокруг
сгладилось, посвежело. Полищук, сверх меры загруженный работой, на этот раз не
испытал привычного суеверного страха перед началом зимы. Только раза два он
позволил себе сходить в тайгу — светлую, выстуженную и как будто голую. Находил
полянку, разжигал там костер и сидел, всматриваясь в высоченные ели и березы, в
это огромное, молчаливое и жуткое к вечеру пространство, и в который раз
возвращался к последнему разговору с Зерновым, пытаясь понять, что его в нем
зацепило. Сидел до тех пор, пока мороз не начинал пробираться за воротник, потом
не спеша закидывал огонь и выбирался к дому.
Был уже конец декабря. Виктор Иванович задержался в гимназии дольше
обычного и возвращался в полной темноте, спешил, потому что замерз. Подойдя к
калитке, он отдышался и, прежде чем войти во двор, посмотрел на небо. К ночи
сильно похолодало и вызвездило. Звезды были крупными и яркими, какими они всегда
бывают под Рождество. Полищук весь закоченел, но не трогался с места, все
смотрел вверх, пока не увидел — вправо от Плеяд медленно смещалась крохотная
светящаяся точка.
«Трентон», — прошептал Виктор Иванович и почувствовал, как в нем
зашевелилась, заворочалась давешняя тоска.
И уже ничего не помогало, он ходил, словно в тумане, говорил невпопад,
ночами лежал пластом без сна. Наконец, на четвертую ночь словно натянутая струна
лопнула в нем. Он рванулся и сел на кровати. Из-за леса вышла полная луна, и
желтая полоса пересекала всю комнату от окна до печки. Виктор Иванович оделся,
вышел на крыльцо, долго стоял там, осматриваясь, потом нерешительно двинулся к
сараю. Какая-то безумная уверенность подталкивала его, не давала остановиться.
Осторожно прикрыв за собой ворота, он прошел вглубь, туда, где сквозь крошечное
окно под потолком проникал свет, и тут кровь бросилась ему в голову и сдавило
горло: прямо перед ним чуть-чуть блестел в темноте глайдер.
И вот Полищук опять висел над землей, ярко освещенной лунным сиянием, и
видел внизу каждое дерево и каждую покрытую инеем ветку на нем, видел заячьи
следы на снегу, и опять его переполняло счастье, и он все всматривался в эту
огромную, распростертую внизу землю, как в любимую женщину после долгой
томительной разлуки.
«В будущем, — думал он, — с развитием техники люди начнут с Земли
замечать все эти странные летающие в небе объекты, которые появляются по ночам в
пустынных местах. Сколько будет гипотез об инопланетянах, пришельцах,
космических шпионах! А на самом деле это всего лишь знаки того, что жива еще
надежда на чудо, которое может случиться с каждым глубоко верящим в себя
человеком».
 |
Губин В. Д. |
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 19.03.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать: mailto:vgershov@chat.ru
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/