Чему обязан своими успехами человек? Каким человеческим усилиям
обязана своим устройством наша жизнь?.. Что в человеческом смысле зависит
от людей, от нас с вами, от них с ними? От чего зависят люди?
Все!.. И от всего.
Однако это еще надо доказать.
Жестоко дул ветер из края в край бесконечный, только с запада холмами
окаймленной равнины, и безнадежно маленькими были два человека в самом
центре полутундры-полулеса, такой однообразной, что каждый шаг ни к чему
не приближал и не отдалял ни от чего. Снег, проткнутый черными мокрыми
ветвями низких кустарников, лежал там и здесь островами, грудами, клочьями
— при взгляде вдаль эти острова на всех направлениях сливались в одно.
Таяло. Среди мхов стояли озерца и лужи, по большей части соединенные между
собой. Наверху, закрывая солнце, сумятицей в несколько слоев катили черные
и белые облака, огромная панорама неба непрерывно перестраивалась, и лишь
изредка мелькал где-нибудь голубой просвет.
Неуютный, злой мир. Ни одного местечка, чтобы согреться, — снег,
чавкающая, насыщенная ледяной водой почва. Но двое, медлительностью своего
движения прикованные к тому краю, где родились, никогда не видели другого,
только слышали от старших, что прежде было лучше. И не холод тревожил их,
они были, скорее дети холода, чем тепла.
Десять тысяч лет назад.
Север Европейского континента...
Люди приближаются, и мы можем их рассмотреть. Это молодые мужчина и
женщина, им примерно по восемнадцать, но трудности борьбы за жизнь
заставляют их выглядеть старше, чем наши современники в такие же годы. Оба
исхудали, но оба хорошо сложенные и высокие, особенно мужчина,
длинноногий, с развитой грудью, мощным плечевым поясом, одинаково
способный и на длительный терпеливый бег, и на большое мгновенное усилие.
И он и она одеты в звериные шкуры, но не сейчас, не ими выделанные, а
вытертые уже, порванные, скрепленные на трещинах, такие, что почти не
удерживают теплоту тела, а лишь загораживают его от ветра. На женщине
рубаха из оленьей кожи и еще что-то вроде куртки из того же меха — она на
первых месяцах беременности и защищает от стужи не только себя. За плечами
сверток большой бизоньей шкуры, в руке примитивно сплетенная корзинка,
доставшаяся ей от матери, старая, потемневшая. Мужчина вооружен. На
ременном поясе висит колчан с четырьмя толстыми стрелами, маленький мешок,
где кремневые рубила, скребки и предметы для добывания огня. В одной руке
у него грубый, ничем не украшенный лук и копье, в другой — каменный топор
на длинной костяной рукоятке, который нам теперь показался бы скорее
молотком.
Женщина, опустив голову, смотрит себе под ноги — она собирательница.
Мужчина — охотник, он бредет, оглядывая даль.
Но ничего нет ни рядом, ни в отдалении. Живая, движущаяся животная
жизнь кажется исключением здесь, среди снега и воды. Трудно помыслить, что
эта бесплодная почва способна создавать и прокармливать существа с горячей
кровью, упругой плотью. Правда, мужчина видит под линией горизонта
несколько темных точек. Но это волки, тоже охотники. Рослые и
широкомордые, они уже несколько дней не отстают, преследуют двоих, ожидая,
пока те ослабеют. А двое без пищи уже давно, их движения все неуверенней,
их шаги шатки.
Вот они подошли совсем близко. Женщина с коротким вздохом сбрасывает
со спины сверток, садится на него. Мужчина опускается на корточки. Женщине
хочется есть и хочется кислого, она обламывает черную веточку с куста,
пробует пенный, желтый, жгуче-горький сок, роняет, срывает перышко
голубого мха, опять пробует. Она вся здесь, и теперь ее мысли и чувства
конкретней, непосредственней, чем у мужчины, который в эти минуты отдыха
рассматривает рисунок, грубо вырезанный на рукояти топора, поворачивая его
так и этак с бережной осторожностью, даже странной для его больших
заскорузлых кистей. Он вспоминает прошлое и, поглядывая на дальний
горизонт, на гряду холмов, прикидывает будущее.
Люди! Почти такие же, как мы, только сто столетий назад. Одинаково с
нами способные научиться чтению и письму, понять или хотя бы ненадолго для
экзамена запомнить формулы химии и математики, примениться к
цивилизованному бытию.
Наши родственники в самом прямом смысле. Население Европы того
времени составляет едва ли десяток тысяч человек, а это значит, учитывая
множество пересекшихся родов, что каждая человеческая пара той эпохи дала
частицы своей крови миллиону или двум наших современников.
Поменьше пятисот поколений отделяет нас от задумавшегося мужчины. Как
интересно было бы выстроить во времени шеренгу двадцатилетних отцов (всего
лишь пехотный батальон по числу), молодых, у которых еще целая жизнь
впереди и глаза светятся!
Вот он первый, ближайший к нам, в солдатской гимнастерке Великой
Отечественной войны. Он пригнулся с друзьями в окопе, нервно, быстро
докуривает махорочного бычка, бросает вскипевший, трещащий огонек на
влажную землю и по привычке раздавливает, прикрутив подошвой тяжелого
сапога. Сейчас атака. Ну конечно, он останется жив — ведь ему еще
встретиться с нашей будущей матерью и в мгновение нежности, страсти,
оглушающе стучащего сердца зачать нас.
За ним — отец — пролетарий начала 20-х годов. И следующий уже
выглядывает из шеренги, в косоворотке фабричной бумазеи навыпуск, под
ремень, темных брюках, заправленных в сапоги, в картузе — рабочий в
1900-м.
Через одного задумался парень в холщовой рубахе и лаптях — скоро волю
дадут от барина. А дальше через одного примеривает французскую кирасу воин
1812 года — только восемь поколений от нашего.
Шеренга стоит. Все крестьяне, крестьяне, отцы, отцы, и во многих пока
еще угадываются черты того солдата, который в окопе принял от товарища
остаток махорочной скрутки. Что ж они сделали для сегодняшнего дня, эти
парни, кроме того что произвели на свет нас?
Тот, которого привезли в Москву с Дона, с Украины?..
Тот, который несколькими поколениями раньше бежал на Дон от
помещичьей кабалы? (Тоже наш дальний отец, от него у нас в характере
вольная степная развязка.)
Тот, кто с проклятой туретчины сумел вернуться домой?
Тот, который с арканом на шее, не сопротивляясь, пошел в татарский
плен? (От него в нас робость.)
Лишь сорок поколений, лишь сорок шагов вдоль линии, и вот стоит
княжеский дружинник в железной сетке-кольчуге. На сто тридцатом шаге
исчезнет металл, на двухсотом — домотканую шерсть сменит тщательно
выделанная звериная шкура. Но по-прежнему на обветренных лицах все та же
упорная надежда.
Не правда ли, странная ответственность налегает на плечи каждого из
нас, если задумаешься, как много отцов и матерей обменялись первым
несмелым взглядом, чтобы на свете стало «я»? Ответственность и величие в
любом — от академика-лауреата, что держит в сознании огромный свод
сложнейших научных и народнохозяйственных проблем, до скромного,
пассивного перед ходом жизни бедолаги, который, сообразив в гастрономе на
троих, отбывает сейчас пятнадцать суток за мелкое хулиганство, от ученика
до учителя, от кондуктора до главного конструктора. Торжественное величие
в каждом.
...Безлюдней и безлюдней вокруг. С полусотней шагов мы оставляем
позади тысячелетие, снова тысячелетие, и, наконец, перед нами опять двое,
затерявшиеся на голой равнине.
А если шагать дальше, за полк поколений, за одну дивизию, вторую?
Тогда еще в пределах первой армии вернется в шеренгу отошедшая в сторону,
исчезнувшая во мраке небытия цепочка охотников-неандертальцев — их
последние костры погасли в Европе тридцать пять тысяч лет назад. В
пределах первой же армии станет заметно уменьшаться лоб, массивнее
сделаются челюсти, приземистей фигуры. И в самом конце армии, а затем
составляя всю следующую, выстроились австралопитеки, заросшие шерстью,
длиннорукие.
Чем он занят, один из больших полузверей, сейчас, когда мы смотрим на
него? Вокруг танзанийская степь, недавним ливнем прорытая глубокая
щель-канава заросла драценой с острыми листьями, красноватым суккулентом,
и там острый взгляд австралопитека различил коричневое пятно. А с другой
стороны к канаве приближаются бредущие в стойбище с дневного поиска
самки-матери с детьми. Какой момент! Крикнуть, предупреждающе заворчать?
Но тогда сразу неотвратимый прыжок, когтистая лапа ударит мать, желтоватые
клыки схватят младенца. Сильный полузверь, наш дальний отец, опускается на
четвереньки и крадется к леопарду: он пожертвует собой, отвлекая гибель от
матери с дитем. Сияет африканское солнце два миллиона лет назад. И через
тысячи веков до нас все-таки докатится деяние, ибо не исключено, что в
роды Пушкина, Шопена или Циолковского вступит спасенное тем подвигом в
глубинах прошлого.
Австралопитек осторожно раздвигает травы, мускулы напряжены, взгляд
неотступно на хищнике. Теперь семь шагов отделяют его от леопарда...
шесть... пять... четыре...
Три... два... один... ноль! Вы слышите рев ракеты над Байконуром?
Слышите?!
Но вернемся опять к тем двоим, что в центре огромного холодного поля
на Европейском Севере. Если б они могли взглянуть вперед, предвидеть тот
длинный ряд потомков, что оберегается сейчас под сердцем молодой матери,
если б знали, сколь разительно переменится в будущем окружающая их
бесплодная местность! Однако нет, им не дано такого. Они дошли до самого
последнего рубежа своего времени, кругом одиночество, впереди гложущая
неизвестность.
Гложущая, потому что мужчина и женщина — современники великой
передвижки. Всего за несколько поколений мир стал другим. Прежний навык не
отвечает новым условиям, в руках все расползается, из-под ног уходит,
нужно найти что-то, или погибнешь.
Двое — первые люди в этой части земного глобуса. Их привела сюда
жуткая катастрофа, которая втрое — впятеро срезала население материка,
оставляя там и здесь вымирающие орды, едва не приведя человека в Европе на
грань исчезновения. Солнце отказывается светить, как раньше, облачная мгла
затянула ясное небо, потемнели чистые снежные поля, с юга налезает
непроходимая чаща неведомых растений.
Прежде жили охотой на оленей, что приходили стадами на ближние
равнины. Шкурами одевались, мясо запасали в пещерах на долгую зиму.
Мужчина помнит последнюю загонную охоту: быстрый бег, пенные морды
животных, удар копьем, торжествующий крик, исторгшийся из собственной
груди. В его памяти рассказы стариков о тяжелом зубре и о том, что их отцы
добывали еще более крупного зверя, злобного, мохнатого, которого
заманивали в яму. И мужчина верит, что такой зверь был, потому что
огромные кости изобильно валяются вокруг стойбища, а изображения его
украшают рукоятки старых топоров.
Но стада оленей постепенно уменьшались, однажды весной они не пришли
совсем. Черная масса кустарников и деревьев, сквозь которую ничего не
увидишь и не прорубишься, подступила к обжитым холмам, поглотила их. Год
от года становилось теплее, большие животные исчезли совсем, других в орде
не умели бить. Питались падалью, грибами, от этого многие умерли.
И когда число людей в пещере сократилось вчетверо, молодой мужчина
решил покинуть стойбище, отыскать тот край, где далеко видно на снежных
просторах и олени ревут, вскидывают рога, убегая от сильного охотника.
Но легко ли? Попробуй найди!
Сегодня нам кажется, будто проблемы, стоявшие перед предками, были
далеко не столь громоздки и насущны, как те, с которыми встречаемся мы.
Вроде все было не так сложно в буйные рыцарские времена, в лихие
мушкетерские. Вскочил в седло и умчался от любой нависшей беды — только
стук копыт и ошеломленные лица отшатнувшихся врагов. Или рабовладельческая
эпоха: можно и поднять восстание, ведь каждому в глаза бросается
несправедливость, даже глупость происходящего? А если восстание и подавят,
половина земного шара еще не заселена и свободна для тебя. Все это так, но
так лишь отчасти. Действительность и на самом деле была проще, зато проще
и умирали. Люди всегда держались сообществами, а сообщества жестоко, ни о
чем не спрашивая, оборонялись от кочующих чужаков-одиночек — ножом,
стрелой, дубиной. Мир во все времена был миром нехватки и скудости. Всякая
вещь ценилась дорого, владелец держался за нее до последнего издыхания.
Король, умирая, указывал, кому штаны, кому камзол и кровать. В богатом
доме кубок переходил от прадеда к правнуку, в бедном топор и соха — от
отца к сыну. «Вскочил в седло и умчался...» Но седел-то в эпоху турниров и
замков было по числу рыцарей с их оруженосцами, вовсе не по числу
крестьян, которых насчитывалось в тридцать — пятьдесят раз больше... Да,
кроме всего прочего, неизвестность, обступающая того, кто ушел от своих. И
голод. Достаточно не есть неделю, а после не хватит сил добыть себе пищу.
Достаточно даже пяти дней.
Но мужчина пошел вместе со своей подругой — от наступающего леса,
спиной к солнцу, которое стало теперь слишком горячим для людей. Через
полмесяца двоих встретил холодный ветер, вскоре он сделался непрерывным, и
двое поняли, что идут верно. Но собранный запас пищи кончился, оленей все
не было, мужчина с женщиной начали слабеть. Потом к ним прицепились волки,
которые, лишенные прежней добычи, тоже осмелели, озлобились.
Теперь во всем окрестном мире, покуда хватал глаз, их было две группы
— человеческая пара и хищники. Безлюдье на сотни километров назад, абсолют
безлюдья впереди. Медлительный шаг по лишенной ориентиров сырой пустыне,
где нечем огородиться, негде спрятаться.
Мужчине известна бездушная неотвратимость охоты, которую ведут волки.
Он знает, что перед концом от них не отобьешься. Свирепый, неприступный
желтый глаз, ошеломляюще неожиданный бросок сзади, и в агонии забьется
тело, которое рвут. Но сейчас, в минуты отдыха, мужчина позволяет себе
отвлечься мыслью от страшащей реальности. Он поворачивает рукоять топора,
рассматривая изображение морды с хоботом и бивнями. Ему не представить
себе настоящих размеров зверя, мужчине кажется, что тот не больше крупного
оленя. Один крепкий удар, и падает груда вожделенного мяса.
Он сжимает отшлифованную кость.
Сжимает и...
Женщина, вдруг застывшая, издала тихий, придавленный горловой звук.
Еле слышный, рассчитанный, чтоб едва коснулся слуха мужчины и не ушел
дальше. Следуя за ее остановившимся взглядом, мужчина повернул голову,
тоже затаил дыхание, опустил топор, медленно-медленно потянулся к лежащему
рядом луку.
В десяти шагах от них крупный северный заяц, рыжевато-коричневый, с
выпуклыми любопытными глазами, вынырнул из кустарника, сел, глядит на две
незнакомые ему фигуры. Прыгнул ближе и снова сидит. Стал на все четыре
лапы, грызет шишечку с ветки ползучего ивняка — видно, как мягкая верхняя
губа передергивается у него со стороны на сторону.
Вот она, возможность спасения, единственная.
Время будто замерло, мир затих, двое слышат только биение
собственного сердца. У мужчины стрела на тетиве, женщина перестала дышать.
Мужчина натянул лук, подался вперед, выстрелил. Но неумело, неудачно.
Тяжелая стрела летит мимо цели. Однако заяц, испугавшись, именно в этот
момент скакнул и косо наткнулся мордочкой на каменный наконечник.
Женщина рысью метнулась с места, упала на дергающееся тело. Схватила,
поднесла ко рту, перегрызла горло.
И вот двое пьют теплую кровь, этот концентрат животной жизни, которую
человек еще так трудно собирает с больших площадей жизни растительной.
Если б они сумели зафиксировать в памяти ситуацию — выстрел,
направленный не в самую цель, а с упреждением. Но нет, где там! Еще сотни
раз такое должно повториться, тысячи. Еще несколько поколений минует до
времени, когда изловчившиеся охотники начнут из легкого, более изящного
лука бить мелкого зверя на бегу и птицу на лету. А двое не поняли, что
произошло, упустили. Они развели костер, поджарили мясо, съели. Вернулась
энергия, движения стали свежими.
Дальше!
Они пошли, кое-где перепрыгивая через лужи, кое-где шагая по ним.
Равнина теперь повышалась к северу, еще плотнее дул в лицо ветер. Вскоре
мужчина увидел на горизонте гряду белых гор. Все более влажными делались
воздух и земля. Повсюду текли ручейки, сливаясь в маленькие речки. Начали
попадаться глыбы камня и глыбы льда. Порой они образовывали такие завалы,
что приходилось обходить. Льда становилось все больше, он лежал целыми
лугами. Затем почва вовсе скрылась, направо и налево от двоих простерся
край бесконечного ледяного поля, которое полого поднималось впереди.
Мужчина остановился, огляделся. Это было ново и тревожно. Он присел
на корточки, раздумывая, потом решительно встал. Где лед, там холод, где
холод, там снег, а значит, и олени.
Сзади к погасшему костерку подбежали тем временем тощие, облезлые
волки. Почуяв кровь, поспешно, вырывая с рычанием друг у друга, поглотали
обрывки шкуры с шерстью, повертелись, принюхались и неторопливой рысью
затрусили за людьми. Их ничто не могло сбить со следа и нечему было
отвлечь от последнего, быть может, шанса на жизнь. Они приблизились ко
льду и вступили на лед.
Двое поднимались долго, отдохнули, снова пошли. За спиной все выше
вставал горизонт, равнина постепенно превращалась в огромную серую чашу.
Мужчина и женщина вошли в пояс тумана — странно было видеть его клубы вне
кустов и деревьев, свободно висящими в воздухе, медленно перемещающимися.
А когда двое миновали туман, их ярко осветило солнце, склоны льда вокруг
заблестели глянцем, и стало казаться, что рукой подать до гребня, за
которым богатая охота. Здесь было совсем безветренно и тепло, женщина
распахнула перетянутую оленьей жилой куртку. Лед вытаял пещерами, утесами,
лежал застывшими реками, прорывался ущельями. Идти становилось все
труднее, у женщины стучало в висках, она дышала тяжело и часто. А гребень
все отодвигался — всякий раз будто на то расстояние, какое двое проходили
от передышки до передышки.
Потом кончилась полоса разнообразного льда, опять он разлился полями,
уходящими к небу. Мужчину взяла оторопь: знать заранее, как труден путь,
он не осмелился бы на подъем.
Может быть, вернуться?
С высоты туман смотрелся как облака, а вдалеке был похож на всплывшие
вдруг и движущиеся сугробы снега. Чудно было видеть все это внизу, а не
там, где обычно, в небесной вышине. Несколько точек, мелькнувших среди
белесой мглы, подсказали двоим, что волки не оставили их.
Вперед!
Теперь гребень стал приближаться ощутимее. Стена в человеческий рост,
кое-где ниже, а за ней уже голубизна пустоты. Десяток шагов, еще десяток,
мужчина тоже ослабел, дышал хрипло. Солнце перевалило зенит, начало
опускаться, равнина внизу сквозила через облака-туманы, и далеко-далеко к
югу лежала темная полоса — вал наступающих высоких враждебных растений.
Двое подошли к последнему уступу. Там должен был начаться спуск, за
которым олени и мохнатый зверь.
Мужчина забрался наверх, выпрямился. Женщина видела, как он сделал
шаг вперед и, отшатнувшись, окаменел. Она с трудом влезла за ним и тут же
села, испуганно глядя перед собой.
Ни снежных полей, на которые надеялись.
Ни леса, которого боялись.
Ни льда.
Двое никогда еще в своей жизни не были на такой ужасающей высоте:
вообще, люди в Европе, быть может, никогда еще не поднимались на такую.
И здесь, над облаками, начинаясь сразу от синих босых ступней
мужчины, от его замерзших, окостеневших пальцев с искореженными,
обломанными ногтями, разлилась под небом и сияющим солнцем ровная
бесконечная поверхность холодной темной воды.
Во все стороны она уходила, теряясь прямо вдали. Невысокие тяжелые
волны округлыми валами медлительно катили на мужчину и успокаивались у
самых его ног.
Море, простершееся на миллионы квадратных километров. Безмерные массы
пустых вод, где ни рыбы, ни водорослей, ни даже бактерий.
Двое, конечно, не знали всего этого. Не знали, что и полжизни им не
хватило бы, чтобы кругом дойти до противоположного берега. Уничтоженные,
они смотрели на необъятное водное поле, сходившееся у горизонта с небом. И
рассыпался, исчезая, образ оленьего стада, пасущегося на снежных лугах.
Сильно пригревало, и было совсем тихо. Но легкие, неощутимые ветерки
все же бороздили гладь моря в отдалении — там черные пространства лежали
вперемежку с голубыми и серыми. Слева от людей вода почему-то парила,
поднимались и рассеивались в воздухе быстрые белые клубы. Неслышно плыла
льдина, высунувшаяся торчком из глубины. Ее изъело солнцем, жаркие лучи
выгрызли что-то вроде гигантских сотов на неровных откосах. Она кренилась
постепенно, затем вдруг пошла решительно переворачиваться — верхняя часть,
всплеснув, скрылась под водой, оттуда вынырнул другой бок, отшлифованный,
белый.
Что-то происходило в этом на первый взгляд недвижном мире.
Тысячелетиями что-то готовилось и теперь назрело.
Лед, хотя и повсюду лед, был неодинаков в разных местах — синие
оттенки перемежались с зеленоватыми, даже желтыми. Здесь он иззернился,
там шерстил, присыпанный вмерзшим снегом, тут переламывался четкой
хрустальной гранью.
Волна от перевернувшейся льдины докатила от берега, омыла ступни
мужчине. Он вздрогнул, очнувшись. Сотнями роились солнечные блики. Ледяная
кромка, отделяющая море от пологого склона, кое-где была широкой,
громоздилась утесами, кое-где, плоская, сужалась до двух метров или метра,
как мы смерили бы теперь.
Угрюмо, медленно мужчина снял с себя пояс с колчаном, взял у женщины
две свернутые шкуры, служившие обоим как шатер для ночлега. Он развернул и
бросил шкуры у самой воды, опустился на них. Женщина легла рядом,
свернулась в комок и сразу уснула, потому что была сыта и смертельно
устала. А мужчина не мог и не хотел спать, ему надо было решить, куда
теперь. Он подобрал ноги, обнял колени, просидел несколько минут
задумавшись. Ему казалось, что олени должны быть где-то тут, но только
путь к ним преградила огромная вода, которую двое и помыслить не могут
перейти.
С коротким, оборванным восклицанием мужчина встал, прошелся
взад-вперед, потом взял в руки топор — он чувствует себя уверенней, когда
пальцы охватывают костяную рукоять.
Неподалеку послышался шорох — подтаявший ледяной нарост сорвался с
утеса.
В этом месте кромка берега совсем узка — с одной стороны море, с
другой, рядом — потонувший в провале далеко внизу смутный контур
полулеса-полутундры.
Мужчина останавливается здесь, в узком месте. Без мыслей взлетел
топор, ударил по льду раз, второй.
И вот уже заполнилась бороздка, первые капли стекают за край
гигантского блюда.
Снова удар, изливается струйка и быстро-быстро делается ручейком.
Это привычно мужчине — сбрасывать воду. В стойбище по весне так
приходилось делать в пещерах, где зимой не жили, не жгли костров, а только
хранили мясо.
Еще удар, ручеек набухает. Пока безмолвный, он бежит между ступнями
мужчины, который стал сейчас лицом к солнцу, к равнине. Поблизости пришла
в движение поверхность воды, а движущаяся вода — совсем не то, что
стоячая. У нее другая сила, ее молекулы трутся о молекулы льда, срывают.
Р-раз, и рухнул расшатавшийся запирающий кусочек — безмолвие сменяется
переливчатым шепотом! Р-раз, и выламывается маленькая глыбка!
Ручеек заговорил, зажурчал, стал вдвое шире.
А мужчина — на каком берегу ему остаться?
Чрезвычайно важен выбор, хотя человек и не подозревает о том. С
правой стороны струйки он сделается предком норманнов, которым обживать
неприветливые фиорды Скандинавии, увидеть на горизонте березовые рощи
острова Гренландия, высадиться в Америке. С левой — мужчине начать
славянский корень, его дальние правнуки станут, возможно, воздвигать
златоглавый Киев, столицу Древней Руси. Кто-то из них в страшную для
русского народа осень 1240 года будет смотреть, как на низком берегу
Днепра собираются верткие широкоскулые всадники в долгополых тулупах и
больших шапках-треухах — неисчислимые полчища Батыя. Но уйдет в Лету,
останется жив, семя и страсть свою передаст тому, кто в розовый утренний
час на поле Куликовом... Это если влево. Вправо же быстроходный остроносый
даккар, неумолчный скрип уключин, пенная морская волна, а потом овцы на
горном лугу, безумие Эдварда Мунка, домик у чистого озера, музыка Грига.
Удивительная альтернатива, и вариант определяется всего одним шагом.
Вправо или влево?
Мужчина переступает вправо, подходит к своей подруге. Чуткая, она
просыпается сразу и встает, освеженная, сильная, готовая к мгновенному
действию. Но вокруг нечего делать, и вот двое возле ручья. А это именно
уже не ручеек, а ручей, который с каждой секундой ширится, превращаясь в
стремительную речку. Струя шириной в полтора метра перекатывает ледяной
вал и дальше внизу растекается пленкой. Но и там начинает обозначаться
ложе течения.
Теперь не остановить, не закрыть бегущую воду, даже если б мужчина и
захотел. Поблизости в море изменились пути течений, пробуждены силы,
которые уже невозможно обуздать.
Мужчина перепрыгивает на ту сторону, обратно и снова туда. Мелькнув
сквозь водопад, отломился еще кусок ледяного берега. Речка стала
наполовину шире, ее говор сменяется рокотом.
Мужчина зовет женщину к себе, она подступает к струе, мерит взглядом,
качает головой. Мужчина смотрит вниз. Вода уже нашла себе дорогу, она
катит мелким ущельем, от минуты к минуте размывая его, делая глубже. Поток
уже разделил склон пополам, он растет, питаясь не только сверху, но и по
пути захватывая воду, покрытый буруном, вспухший.
А волки? Где они?
Вот стая, всего в сотне шагов ниже. Днем хищники еще не подходили так
близко.
Звери справа от бегущей воды и отступают перед ее разливом. Знают,
людям надо на левую сторону.
Мужчина берет брошенные на лед шкуры, прыгает с ними через поток. Он
показывает женщине на волков. Скорее же, скорее, а то будет поздно!
Тем временем на ледяном валу отломился еще кусок. Потом расширился,
напор сильнее.
Женщина колеблется, затем отступает для разбега, примеривается.
Несколько быстрых шагов, прыжок. Нога попала на самый край уступа, руки
взмахнули в воздухе, женщина падает. За несколько секунд ее сбивает с ног,
уносит, сбрасывает на десяток метров вниз. На разливе ей удается
задержаться, встать. По колено в ледяной воде, женщина не осмеливается
сделать и шага, она подалась вперед, наклонилась. Холодные струи неумолимо
вымывают, выкапывают дно под ней, она еле удерживается на ногах.
А все еще яркий день. На высоте ничем не загороженное солнце заливает
ослепительным светом бесконечный склон, неохватную поверхность нависших
вод и ту льдину, которая наверху развернулась и царственно направляется к
истоку реки.
Мужчина швырнул копье и топор в сторону. Двумя длинными прыжками он
спускается. Упал, вскочил, устремился к женщине. Вот они рядом. Идут,
держась друг за друга. Обжигающе холодная вода по пояс обоим. К счастью,
здесь маленькое плато, где река растеклась. Мгновение отдыха — и дальше
влево. Опять глубина. Женщина вдруг проваливается с головой. Мужчина
пытается вытащить ее и тоже скрывается весь в потоке. Их несет по глубокой
ложбине.
Все полноводнее река, сильнее ее ход.
На какой тонкой нити повисли будущие отцы-охотники, отцы-земледельцы,
княжеский дружинник, крестьяне, солдат?..
Оба выныривают, мужчина яростно борется. Обоих прижимает к ледяному
утесу. У женщины плотно сжаты губы, она не сказала ни слова, не крикнула с
того момента, как упала. Задыхаясь, мужчина держит женщину, у него
отнимаются занемевшие руки, он отчаянно осматривается.
Что такое? Напор резко ослабел, он почти иссякает, вода спала до
колена.
Льдина! Льдина, подплывшая там наверху, заперла реку. Однако верхний
слой теплой, нагретой за день воды точит и точит новые проходы с боков,
проламывается и урчит, сотрясая ледяную глыбу.
Мужчина и женщина выходят из потока, тяжело дышащие, побитые,
обессиленные и дрожа.
Но топор! Лук и стрелы!.. Все осталось на другой стороне. А без
оружия, одежды, инструментов обрывается связь двоих с прошлым, с
человечеством. Они сразу скатятся на положение голых слабых животных,
которым не прожить и суток в холодной, бесплодной тундре.
Женщина, побелевшая, синяя, бежит наверх, туда, где оленьи шкуры.
Мужчина, не раздумывая, бросается обратно в воду. Через минуту он начинает
подниматься. Топор, колчан, мешок с рубилами и скребками — все в руках.
Разбег, беззаветный прыжок. Женщина подхватывает мужчину, вдвоем они
отбегают от пролома, дальше по узкой кромке между морем и спуском.
Вовремя! Льдина стала торчком, переворачивается и выламывает, падая,
десятиметровый кусок берега. С ревом обрушивается стена воды, ее серое
долгое тело устремляется вниз. Переплетаются тугие струи, брызги взлетают
и блещут. Водяная пыль поднялась над истоком, кусок радуги засвечивается,
меркнет, опять засвечивается. Эшелонами низвергаются тяжкие массы, за
ними, не прерываясь, следуют другие. Трещит, разрушаясь, лед, округлая
линия перелома воды протянулась уже на пятьдесят метров, сто, на
полкилометра.
Где там волки — они сгинули! Сбежали, испуганные, и быстрыми тенями
уходят, скачут к западу.
Новые течения возникли на ближайшем участке моря, рождаются, плывут и
исчезают воронки водоворотов. Взметнулся бурун и подтачивает высокий
береговой утес.
В трех километрах ниже, на равнине, вода пришла и ударила. Тут уже
озеро, которое растет с катастрофической быстротой. Кинулась в разные
стороны живность, что не видели, не умели увидеть люди — охотники за
крупным зверем и волки-охотники. Змейкой скользит горностай, бежит песец,
трясогузка взлетает над разоренным гнездом. Но никому не уйти. Низкорослый
ивняк скрыт с верхушкой, крутят водовороты, сшибаются волны, всплывают
глыбы льда, колеблются надолбы.
Ревет и пенится вся извилистая дорога воды. В одних местах расходясь,
в других сжимаясь, современный весенний Днепр падает с заоблачных высот.
А там, наверху, к провалу подтащило айсберг. Белая гора поднимается,
нависла, обламывает огромный кусок береговой кромки, и Волга, целая Волга
обрушивается в бездну. Воздух дрожит, на десятки километров разносится
канонадный грохот. Полная радуга перебросилась на высоте через
стремительную реку, чье течение каждый миг низвергает новые сотни тысяч
тонн воды.
Солнце, белые льды, горизонт моря, горизонт суши и два человека...
Что происходит?
Кончается ледниковый период в Европе, вот что! Создается Балтийское
море.
Около миллиона лет назад на планету с ужасающей быстротой надвинулся
холод. Там, где раньше лежали влажные саванны, стоял жаркий лес,
простерлась белая, гладкая, мертвая, как на Луне, пустыня. Область
высокого давления, возникшая у полюсов, повернула горячие ветры экватора с
меридианального направления на широтное, пояс тропиков и субтропиков стал
царством дождя, который непрерывно падал каплями величиной с детскую
голову. Умеренные и высокие широты сковал жестокий мороз. Лед вобрал
невообразимые массы планетарной воды, иссушил моря, понизил уровень
океанов, разъединяя их, обрезая морские течения, которые прежде разносили
тепло по земному шару. Сфера жизни на суше резко сократилась, и человек,
как раз впервые вступивший в Европу, был вынужден бежать. Четырежды, по
крайней мере, климат делал людей на континенте своей игрушкой, приглашая в
периоды потепления волны человеческого нашествия, а затем изгоняя
первобытных охотников. Челнок с размахом в тысячи километров и сотни тысяч
лет: из Африки, из Азии в Европу, а потом обратно в Азию, в Африку. Только
неандерталец целых три оледенения сумел продержаться в Европе, но дорого
ему дались тысячелетние зимовки. Холод и голод остановили развитие этой
ветви, суровость борьбы за жизнь отбросила неандертальцев обратно к
полузвериному облику. И когда еще раз пришло тепло, когда весной
зазеленели луга, новые люди, вернувшиеся из Африки по мосту между Тунисом
и Италией, не признали своего в низкорослом, косматом, жилистом обитателе
мрачных пещер. Неандерталец был истреблен, но со следующим приливом
морозов трудная пора настала и для победителей. Опять начали расти
ледники, тундра вытеснила лес. Однако человек был уже изобретательнее. Не
отставая от мамонта и оленя, он проник далеко на север, неся с собой
развитую культуру камня.
И вот теперь опять катастрофа, снова климат меняется — уже под
влиянием ледника уходящего.
А что же управляет оледенениями?
Процессы, происходящие на Земле.
Возможно, изменения активности Солнца.
Вероятно, периодический (через 300 миллионов лет) выброс гигантских
масс вещества из центра Галактики.
Не исключено, что воздействие других галактик и их скоплений на ту,
где мы, на то скопление, где наша родная Галактика.
Грандиозен масштаб, но пусть он не пугает нас. Напротив, прекрасно,
что наша историческая судьба со столь многим связана, зависит от столь
многого. Громоздятся горы, дышат огнем вулканы; зеленеет лес, сияет
солнце, хороводы звезд идут по своим кругам, и все это влияет на человека.
Значит, мы не отщепенцы, не просто так сбоку, а живая часть безмерного
целого, наименованного нами Вселенной.
Вот они, двое, на самом краю заоблачного моря. Быть может, в дальнем
космосе, в недоступной звездной чаще началось то, что привело их сюда.
А они сами, что сделали они?
Тысячелетиями истаивал с середины ледник, покрывший север Европы.
Чаша, наполненная талой водой, образовала титанический морозильник,
определяющий климат материка. Но ударил топор, струйка превратилась в
ручей, реку, огромный водопад. Как сто Ниагар он будет реветь недели,
месяцы, десятилетия.
Вы слышите, как вплетается в рокот бегущих вод пенье длинной трубы?
То Спартак у Везувия ставит в ряд восставших гладиаторов.
Вы слышите, различаете в грохоте вспененных струй конский топот и
крики?.. Это воевода Боброк поднял руку. Уж русские войска прижаты к
берегу Непрядвы, пал на траву окровавленный князь Дмитрий. Но запасной
полк свеж, выхвачены мечи из ножен, сцеплены зубы, взметнулась хоругвь,
отпущены поводья, дрожит земля.
Все уже здесь... Обрушившиеся воды намечают современную береговую
линию Балтийского моря, они соединятся с Атлантикой, перемешаются с ее
нагретыми солнцем волнами, и оттуда на север придет тепло. Освободившиеся
от давления вечного антициклона экваториальные ветры повернут внутрь
континента, принося туда океанскую влагу. Чахлая полутундра сменится
дубравами, на опушке пчела зажужжит над цветком, крупные стадные животные
откочуют далеко на восток, и вынужденно совершится в Европе великая
перемена — от охоты человек перейдет к земледелию, от сбора пищи — к ее
производству. Создастся устойчивый, легко сберегаемый излишек еды,
поднимутся первые города, начнется цивилизация.
Если б им знать, мужчине и женщине!
Но они ничего не знают, их страшат, не радуют жаркое солнце, белые
облака — вестники другой эпохи. Мрачно глядя под ноги, мужчина завязывает
пояс с колчаном и мешком. На его мускулистом плече сочится кровью рваная
ссадина, косой шрам пересек лоб.
Женщина свернула шкуры, закинула за спину. Она кивает мужчине — слов
не услышишь в оглушительном реве, и двое начинают свой путь кромкой моря
туда, к холмам, что огораживают затопляемую равнину. Двое ступают вниз на
склон. Мужчина останавливается, бросает последний взгляд на неохватную
поверхность льдистого океана. Его губы сжаты, брови нахмурены, но гордый и
горький вызов на миг выражается в глазах — все-таки двое достигли самого
края. Не их вина, что некуда дальше.
И вот люди удаляются от нас. Очень медленно, так что целый час нужен,
чтобы им стать пятнышком на пустом белом фоне льдов и снега. Все меньше,
меньше пятнышко, наконец оно исчезает совсем... Двое ушли к югу, в
скифскую степь будущего, к славянскому лесу, в глубину пространств и
времен.
Ушли, но вернутся, не пропадут. Их кровь влилась к нам в жилы,
просочившись сквозь толщу тысячелетий. По водам отворенного ими
Балтийского моря поплывут корабли, на его берегу Петербург раскинет свои
дворцы. А там Сенатская площадь, штурм Зимнего, тяжелые бои в 1941-м на
Ораниенбаумском плацдарме, от крепости Кронштадт крейсеры бьют главным
калибром по фашистским танкам дивизий Гота, а после взлетят над Невой
ракеты, знаменуя прорыв блокады.
Двое свершили.
А мы?.. Где оно, наше Балтийское море?
Да вот оно! Каждую секунду проливается первая струйка, начинается
исток, только надо уметь увидеть. Дыхание, жест, слово, поступок дают
начало таким развитиям, которых последствия не измерит никто.
Может показаться, что первобытный охотник лишь потому приблизил конец
ледника, что мир тогда менялся, был в состоянии великой передвижки.
Но мир всегда меняется, и постоянно мы на последнем, решающем рубеже
своего времени.
Как песочные часы, каждый из нас на перевале между «недавно» и
«потом», только песчинки-секундочки текут вверх, в завтрашний день,
окрашенные нашим чувством, нашим делом.
Миллионы лет позади обеспечили возможность деяния, на миллионы лет
вперед лягут тень и отсвет свершенного нами. Австралопитек бросился на
леопарда, монах Роджер в келье-камере средневековой тюрьмы сел за рукопись
своего «Большого труда», Достоевский раздумывает на мосту через Мойку,
братья Райт наконец отрегулировали зажигание у мотора, что поднимет в
воздух их аэроплан, — и все это пришло к нам, вошло в нас... Композитор за
роялем, на стыковку ведет космонавт свою небесную машину, падает в землю
зерно, кто-то гордый не сподличал, а другой солгал — все уже ложится на
будущее и определяет грядущие годы. Всякий шаг ответствен, «направо» или
«налево» так же значимы, как тогда над ручьем, который сто столетий назад
превращался в реку.
Не будем беспокоиться — ничто наше хорошее не пропадет. Будем
беспокоиться, ибо не смыть, не зачеркнуть дурного, коли оно вошло в мир.
Человек, который сделал Балтийское море, — это вы, это я. Зависящие от
всего, влияющие на все, по скрещению минутного с вечным, малого с
безмерным люди идут головою в звездах. Нужно только хотеть и действовать.
И верить!
Нам привычна мысль, что разум сильнее веры. Однако, прежде чем
начать, решиться, открыть, сделать, мы должны быть уверены в своей
способности добиться успеха. Разум велик, но все-таки впереди идет вера. В
себя.
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 03/07/2000
|