45. Азадовский - Оксману

<Ленинград> 31 января <1951>

Дорогой Юлиан Григорьевич,

давно тянет меня к письму Вам, но смерть Ник<олая> Ив<ановича> и у меня руки заледенила. Это прямо ужасно. А для ленинградского фил<ологическо-го> фронта это катастрофично1. А затем другие смерти: Крачковский2, Вави­лов, еще ранее — Берг...3. Это просто какой-то фатум. Вы помните письмо Пушкина о смерти Дельвига? «Я чуть, было, не разругал встретившегося мне графа Хвостова — как смеет он жить»4 и т. д. Сколько таких Хвостовых при­ходит невольно на ум!

А сколько из тех же Хвостовых (и еще хуже) в тиши благословляет судьбу за неожиданный подарок: смерть Кр<ачковского> и Вав<илова>! Снимается лишний черный шар при голосовании, — ослабляются силы здорового мо­рального начала в Академии... Нужно еще добавить, что очень плох (тревожно плох) Вас<илий> Мих<айлович> Алексеев5.


С нетерпением жду большого письма, к<ото>рое должна привезти мне Ваша аспирантка6; спасибо за похвалу моей статье. Если Вы довольны, значит, действительно хорошо.

А читали очередную фальшивку и гнусь, которую так заботливо и услуж­ливо опубликовал Чичеров в «Сов<етской> Этн<ографии>»? Имею в виду статью о «Сказках Пушкина»7. Что делать — опять молчать, как при всех преды­дущих фальсификациях и клеветнических выпадах...

Я счастлив, что могу поздравить и со своей стороны Вас. Правда, я знаю, как этот № «Лит<ературного> Насл<едства>» Вам одновременно и приятен и тягостен. Но скрыть своего восхищения не умею. Честное слово, дорогой, я лишний раз убедился (в чем никогда не сомневался, впрочем) в исключитель­ной четкости и тонкости Вашего филологического анализа. Вы, поистине, владеете неким седьмым уже чувством: филологическим. Я в свое время, как Вы, вероятно, знаете, писал — в одном довольно ответственном документе — о Ваших исключительных познаниях8, но нужно говорить не о знаниях, этого мало, а именно — о совершенно исключительной филологической культуре. Маленький этюд о переписке Белинского9 — шедевр, на котором нужно учиться всем, а в особенности хорошо было бы поучиться тем, кто давно уже возомни­ли себя мэтрами и учат не только маленьких, но и больших. Только, вот, не нажили ли Вы уже себе и новых врагов?

Скажу без стеснения, я даже рад, что у Вас на совести есть lapsus о журнале Спасского в Иркутске10. По крайней мере, когда меня кто-нибудь упрекнет в как<ом>-либо промахе, буду нахально говорить: «Ну, что ж?! У самого ЮГО (так Вас всегда именовал покойный Ник<олай> Ив<анович>) имеются ошиб­ки, вот, напри<ме>р...»

Ах, как жаль, дорогой Юл<иан> Гр<игорьевич>, что Вы хотите смотреть только москвичей, а на ленинградцев у Вас вкуса нет. С каким наслаждением послушал бы я Вашу статью о Пифагоровых законах. Я чувствую, что должно быть в ней и как она прояснит наше понимание «Славян»11.

Мемуары Сатина я, конечно, знаю; том « Почин 'а» сохранился даже в моей б<иблиоте>ке, — но это, конечно, позднейшая ретроспекция12. В 67 году ему трудно было бы иначе представить дело; Огарев же в «Вечере на Кавк<азских> водах» не употребляет термина «декабрист»13.

Но Вашу поправку, вероятно, следует принять и учесть. Остается бесспор­ным, что Герцен дал силу и жизнь этому термину, но изобрел его, вероятно, не он. Он возможнее всего возник как-то сам-собой, но возник уже после амнис­тии. Герцен явился для него своего рода Тургеневым нигилизма (м<ежду> прочим, этот термин, помимо Надеждина14, употреблял и Марлинский, чего странным образом, кажется, не заметил Мих<аил> Павлович15).

Особенно характерно в этом плане одно письмо из Иркутска 1860 г. Баку­нина к Герцену, в котором тот всё время сыплет терминами: «декабрист», «лжедекабрист». Из этого письма видно, что в среде ирк<утско>й интеллиген­ции термин «декабрист» был уже абсолютно ходовым. А письмо Бакунина предшествует публикации «Записок декабристов» в «Пол<ярной> Звезде»16.

«Бестужевы» мои подвигаются медленно. Вчера только впервые имел раз­говор с «ведущим редактором» Издательства. Не знаю, чем заняться теперь. Надо, ведь, думать не только о душе, но и о заработке. Писал мне И<лья>

162


С<амойлович> о декабристах для «Лит<ературного> Насл<едства>», но это, видимо, будет мелочь, — да и то еще неясная. Шла, было, речь еще о каком-либо томе декабристских мемуаров для цикла «мемуаров» в Вавиловской се­рии научно-попул<ярных> изданий17, но, полагаю, что смерть Вавилова надо­лго оборвет нормальное течение этой превосходной серии. Да и будет ли она продолжаться в том же стиле и духе?!

Мне нужно сейчас решать довольно сложные вопросы, связанные с моим офиц<иальным> положением и, вообще, будущим. С одной стороны, мешает их разрешить болезнь (до второй операции я, ведь, еще специфич<еский> полуинвалид в дополнение к общей своей инвалидности), с другой — ряд об­щих соображений. Как быть с пенсией, которую жалко потерять? Трудность возвращения в некоторые учреждения (и трудно, и тягостно); неопределен­ность лит<ературно>го заработка, с другой, и т. д. и т. д.

Шла, было, речь о переезде в Москву — встает вопрос о квартире и о трудностях матер<иальных>, связанных с переездом. Но главное — невозмож­ность побывать самому сейчас в Москве и переговорить с рядом отв<етственных> товарищей.

Надеюсь все-таки, что в марте—апреле мне вторую операцию сделают — и уже в мае—июне приобрету возможность двигаться в любом направлении и активно заняться вопросом о дальнейшей своей судьбе.

Обнимаю.

Ваш М. А.


 


1 По поводу смерти Н. И. Мордовченко Марк Константинович писал 14 января 1951 г. В. Ю. Крупянской:

«Помимо личного, простого человеческого горя и скорби воспринима­ешь эту смерть как тяжелейшую общественную утрату. Он был зав. кафедрой в Унив<ерситет>е, он был основной фигурой в Отделе новой литературы в Пуш<кинском> Доме. Его имя объединяло разные группировки и течения,— сам же он был вполне порядочным человеком, сумевшим мягко отстранить многие ненужные пакости, которые всегда в большом количестве поставляли некоторые «научные работники». При настоящих условиях — в Университете нет абсолютно никого, кто мог бы его заместить, т. е. по-настоящему замес­тить, а не формально.

И ведь он еще совсем молодой человек. Ему всего 46 лет. Так жалко, так обидно, так тяжело!

Его книга о Белинском, только что вышедшая, была здесь выдвинута на Сталинскую премию. Шансов было немного: москвичи никогда бы не про­пустили ее. Но теперь — очень возможно, что как последний труд скончавше­гося ученого она и пройдет.

Так один за другим уходят выдающиеся литературоведы, а сколько среди них внушающих тревогу состоянием своего здоровья! Зато широкая дорога открывается разного рода халтурщикам. Бог с ними!..»

Упоминается кн.: Мордовченко Н. И. Белинский и рус. лит-ра его време­ни. М.; Л., 1950. Сталинской премии эта работа не удостоилась.

18 января 1951 г. в ЛГ (№ 7. С. 4) был помешен некролог Н. И. Мордов­ченко, подписанный — наряду с другими — М. К. Азадовским. (Оксмана среди подписавших нет.)

163


2  Игнатий Юлианович Крачковский (1883—1951) — филолог-арабист. Акаде­мик (1921). С 1918 г. — профессор Петроградского (Ленинградского) ун-та.

3  Лев Семенович Берг (1876—1951) — географ, зоогеограф, ихтиолог. Академик (1946). С 1940 г. — президент Всесоюзного географического общества.

4  Азадовский неточно цитирует письмо Пушкина к П. А. Плетневу от 3 августа 1831 г. У Пушкина сказано: «Перечитывал я на днях письма Дельвига; в од­ном из них пишет он мне о Смерти Д. Веневитинова: «Я в тот же день встре­тил Хвостова, говорит он, «и чуть не разругал его: зачем он жив?» — Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил» (Пушкин. Письма. 1831 — 1833 / Под ред. и с примеч. Л. Б. Модзалевского. М; Л., 1935. Т. III. С. 42).

Упоминается: Дмитрий Иванович Хвостов, граф (1756—1835) — стихот­ворец, чье имя в лит. кругах пушкинской поры было синонимом графомана.

5  Василий Михайлович Алексеев (1881—1951) — востоковед-синолог. Акаде­мик (1929). С 1918 г. — профессор Петроградского (Ленинградского) ун-та.

6  12 февраля 1951 г. Оксман писал В. К. Архангельской (из Саратова в Ленинг­рад): «От М. К. Азадовского получил письмо, из которого видно, что он вас ждет с большим нетерпением. Ему ведь сейчас не с кем говорить на фоль­клорные темы. Пользуйтесь этой оказией и выкачивайте из него все, что вам может сгодиться» (сообщено В. К. Архангельской).

7  Имеется в виду статья, озаглавленная «О фольклорных основах «Сказок» А. С. Пушкина» и напечатанная в последнем (четвертом) номере журн. «Сов. этнография» за 1950 г. (С. 92-106). Автором статьи значился некто Г. А. Пели­сов — явный псевдоним: библиографический указатель «Рус. фольклор» фик­сирует за 1917—1965 гг. лишь одну (а именно вышеназванную) работу под та­кой фамилией. Инициатором этой публикации Азадовский, как видно, счи­тал В. И. Чичерова. Псевдоним понадобился не случайно: статья Пелисова носила «погромный» характер и была направлена, в первую очередь, против М. К. Азадовского как исследователя темы «фольклоризм Пушкина». Возму­щаясь тем, что Азадовский «объявлен непререкаемым авторитетом по вопро­сам происхождения пушкинских сказок», Пелисов вменял ему в вину прежде всего «порочную идею заимствования». «В работах, посвященных «Сказкам»,— читаем в статье, — М. К. Азадовский <...> настойчиво пытается доказать, что Пушкин при создании своих «Сказок» воспользовался книжными иностран­ными источниками, а не живой русской народной поэзией» (С, 96, 94). Не задерживаясь на том, сколь облыжны эти (впрочем, характерные для того вре­мени) обвинения, обратим внимание на одно из научных положений автора, утверждавшего, что «истинный ключ для правильного понимания фольклор­ного характера «Сказок» А. С. Пушкина мы найдем в замечательных высказы­ваниях В. Г. Белинского и А. М. Горького» (С. 98). Не ограничившись, впро­чем, «замечательными высказываниями», фольклорист-псевдонимщик ссылался также на отзыв о Пушкине делегатки VIII Чрезвычайного съезда Советов, до­ярки колхоза «Октябрьская революция» Донецкой области Пелагеи Зинченко (С. 102).

8  Вероятно, Марк Константинович имеет в виду какое-либо написанное им после 1936 г. «заявление» или «ручательство» в поддержку осужденного Окс­мана. Ср. с «характеристикой», написанной Н. В. Измайловым (примеч. 3 к письму 39).

9  Имеется в виду предисл. Оксмана (А. Осокина) к публикации «Белинский в неизданной переписке современников (1834—1848)» (ЛН. Т. 56. С. 87—98).

10 См. примеч. 1 к письму 11, а также примеч. 10 к письму 21.

11 См. примеч. 9 к письму 37; примеч. 1 к письму 42.

164


12 См. примеч. 4 к письму 42.

13 Имеется в виду: «Кавказские воды (Отрывок из моей исповеди)» — автобиог­рафический фрагмент Огарева, впервые напечатанный в «Полярной звезде» (1861. С. 333—358). Азадовский ошибается, полагая, что слово «декабрист» в этом тексте не встречается. Ср.: «Встреча с Одоевским и декабристами возбу­дила все мои симпатии до состояния какой-то восторженности» (Огарев Н. П. Избр. произведения: В 2 т. / Подг. текста и примеч. Н. М. Гайденкова. М., 1956. Т. 2. С. 385).

Николай Матвеевич Гайденков (1901—1968) — литературовед. Биограф рус. поэтов XIX в. (Кольцова, Некрасова, Плещеева, К. Павловой, А. Н. Май­кова и др.). Профессор кафедры истории рус. лит-ры Московского ун-та.

14 Имеется в виду Николай Иванович Надеждин (1804—1856) — журналист и лит. критик; изд. журн. «Телескоп» (1831—1836). Профессор Московского ун­-та.

15 M. К. Азадовский имеет в виду «Этюды о Марлинском» (см. примеч. 9 к письму 39), а также: Алексеев М. П. К истории слова «нигилизм» // Сб. статей в честь академика Алексея Ивановича Соболевского, изданный ко дню 70-летия со дня его рождения Академиею Наук по почину его учеников под ред. В. Н. Перетца. Л., 1928. С. 413-417.

16 Речь идет о письме М. А. Бакунина к Герцену от 7 ноября 1860 г. из Иркутска (см.: Бакунин М. А. Собр. соч. и писем 1828—1876 / Под ред. и с примеч. Ю. М. Стеклова. Т. 4. В тюрьмах и ссылке. 1849-1861. М., 1935. С. 303-346.

17 С. И. Вавилов был председателем Комиссии АН СССР по изданию научно-популярной лит-ры (серия «Итоги и проблемы современной науки»). Однов­ременно С. И. Вавилов возглавлял серию «Лит. памятники» (см. примеч. 8 к письму 53).